сперва допросить, а уж потом…
— Съесть! — предположил Годзилка, за что получил во второй глаз.
— Не перебивай пастыря, глупый коркордил! Говорил же — никакого людоедства. Поспрошаем хорошенько и…
— Чо, отпустим?
— Повесим! — строго отрезал отец Мефодий. — Али утопим. Водяной давеча жаловался — в праздник и разговеться нечем.
— А я?
— Накось, выкуси!
— Я ить выкушу, — пригрозил Змей.
— Тьфу на тебя, рептилия. Надо было в бою жрать, а сейчас — грех.
Годзилка не стал больше спорить и ушел помогать коту. А волхв пристал к князю с требованиями немедленного и тщательного медицинского осмотра.
— Отстать, — сопротивлялся Николай, — меня Горыныч посмотрит. Если нужно, то и подправит. Он этот, как его, экстрасенс.
— И клятву Гиппократа давал? — удивился Серега.
— Наверное, а что?
— Вот! А я не давал, поэтому мне можно и нужно верить. Снимай кольчугу.
Пришлось подчиниться. Все же по «Воинскому артикулу», замещающему в Татинце конституцию, уголовный кодекс и все Уставы одновременно, княжеское здоровье отнесено к государственному достоянию. Коля с усилием стянул кольчугу вместе с промокшим поддоспешником и зябко поежился от легкого ветерка.
— Ага, — сам себе сказал волхв, разглядывая большой, во все пузо, синяк. — Жить будешь.
— Это все, одеваться можно?
— Погоди… Тут не болит? А тут? И вот здесь?
— Отстань, а? Чего ты меня лапаешь? Я всем организмом одновременно болю, понял? Везде больно.
— Лечить надо.
— Вот еще… Само пройдет.
— Не спорь. Лучше всего народные средства подойдут, — Серега достал из-за пазухи плоскую серебряную фляжку и взболтнул ее около уха. На лице появилась довольная улыбка. — Будешь? На сорока травах настояно.
— Давай, — Николай отвернул крышку и сделал пару глотков. Действительно полегчало.
— Все пьете? — послышался за спиной строгий голос кота. — Один я тружусь, как проклятый, в холоде и голоде… Куда пленного девать?
Коля пожал плечами.
— Можешь сюда притащить.
— Неси! — крикнул Базека в сторону возвышающегося над кучей трофеев Годзилки. — Только не помни окончательно.
— А чо ему будет, он железный, — Змей не стал утруждаться и просто волок рыцаря за ногу, стараясь провезти лицом по всем встреченным муравейникам. — Забирайте.
— Мужик, ты живой? — Николай подошел и попинал в помятую дубиной кирасу, а не получив ответа, нагнулся. — Дай хоть на рожу глянуть.
Забрало удалось открыть с большим трудом.
— Говорить можешь? Гитлер капут, ферштеейн?
Вместо ответа рыцарь молча ударил Шмелёва трехгранным стилетом, выскочившим на пружине из латной перчатки.
— Ах, ты… как я теперь… — и, не договорив, князь упал.
«Честно скажу — умирать мне не понравилось. Не то чтобы больно, а неприятно. И последней мыслью было не что-то возвышенное, как полагается при героической гибели, а сожаление, что так и не успел пообедать. И еще обида на дырку в животе. Как бы я с таким видом на пиру перед гостями показался? Стыд, да и только. Тем более, к вечеру обещалось быть Славельское посольство с чрезвычайными полномочиями, а тут кинжал в брюхе. Нехорошо, урон престижу княжества перед послами. Они-то сами блюдут, да. Предпочтут сесть на кол (это нормально в здешнем обществе), чем кушать на официальном приеме деревянными ложками. Страшная и странная штука — политика.
Но это я отвлекся. А собирался объяснить, как же я живой остался после того, как умер. То есть не умер, а убили меня. Нет, сначала убили, и только потом умер. Тьфу, сам запутался. Впрочем, это не столь важно.
Получив предательский удар, пробивший печень, я сразу, минуя промежуточные стадии в виде светящихся труб, оказался в скромном офисе, где за старомодным столом с зеленым сукном и малахитовым чернильным прибором сидел грустный дядька средних лет неопределенной национальности. Белых одежд на нем не было, и, вопреки расхожему мнению, чесноком не пахло. Напротив, благоухало благородным «Фаренгейтом», и только потертый светлый костюм от фабрики «Восход» немного выбивался из общего стиля. Постараюсь дословно воспроизвести все разговоры на том свете, благо на память больше не жалуюсь.
— Слушаю вас внимательно, молодой человек.
— Нет, это я вас слушаю, — отвечаю как можно вежливее.
— Ах да, новенький… Что же отчетность портите, юноша?
Юноша? Сомнительный комплимент. Он что, слепой?
— Простите, какую отчетность?
— Да вот эту, — чиновник похлопал ладонью по лежащему на столе пухлому фолианту. — Здесь все точно записано. Вы в каком году изволили родиться?
— Э-э-э…
— Вот именно! А почему тогда умираете на восемь с лишним веков раньше предназначенного? Что за самоуправство? Так не положено.
Я почувствовал себя неуютно и стал оправдываться:
— Извините, случайно получилось. Дело в том, что меня только что зарезали.
— Это ваши проблемы, и знать про них ничего не хочу, — упорствовал дядька. — Будьте добры умереть, как полагается приличному человеку. Возвращайтесь обратно и не смейте морочить мне голову. Вы весь баланс за второе тысячелетие испоганите. А как душу на довольствие ставить? Где фонды? Об этом хоть подумали, прежде чем под нож соваться?
— И что теперь мне делать?
— Ну, я же сказал — отправляйтесь домой и ждите. Не беспокойтесь, в назначенный срок вызовут, — чиновник сбавил обороты и объяснял более терпеливо: — А еще лучше, подождите немного — свяжусь со специалистами из технического отдела. Пусть поставят блокировку. Ваше дело молодое, воюете постоянно, еще не хватало каждый раз туда-сюда мотаться. А так полежите чуток и опять, как огурчик. Устраивает?
— Как Дункан Маклауд?
Дядька помрачнел:
— Только спецам про него не ляпните. Опытный образец, сбежал несколько веков назад, до сих пор поймать не могут. Обидятся, ей-богу. А оно вам надо?
— Понял, буду молчать.
Тут же, буквально часа через два, действительно подошли два парня в белых халатах и увели за собой. От обоих явственно попахивало спиртом. Тот, что постарше, с лихо закрученными рыжими усами, заметил мое принюхивание и спросил напрямую:
— Ты как насчет…
