значительной степени
созданы заново (с включением традиционных мотивов). Русофильские симпатии венгерских сербов нашли выражение в песнях о русско-турецких войнах.
7. Православная среда в турецкой (придунайской) Сербии XVIII в. Эта среда испытала влияние с одной стороны Черногории и Герцеговины, с другой — Воеводины. В период восстания Карагеоргия в Сербии появилось несколько одаренных гусляров, сочетавших традиционные приемы композиции с новой тематикой.
Таково было положение во времена Вука Караджича. Эпические песни южной Сербии и Македонии в начале XIX в. были менее известны*.
* * *
Героическая сербская поэзия зародилась в глубокой древности в период полуфеодального государства с неизжитым племенным и родовым устройством. Усиление сословных различий в эпоху Неманьичей не уничтожило патриархальный строй балканских славян и примитивный кочевой уклад жизни сербизированных потомков иллиров, фракийцев и римлян.
Турецкое нашествие обострило внутренние противоречия в сербском государстве и, сковав одни силы, высвободило другие. Насилия турок вызвали противодействие, постоянно нависшая угроза рабства оживила стародавние формы военной демократии. Эпическую поэзию, конечно, не изобрели феодалы и церковные книжники; ее также не выдумали гайдуки или крестьяне-скотоводы 8. Народную поэзию создали народные поэты, имена которых в большинстве случаев нам неизвестны. Она подчинена особым законам устной композиции.
Если сюжеты возникали и забывались, ритмика, эпитеты, композиционные схемы, а также некоторые образы и сравнения были устойчивым элементом народной поэзии, подвергаясь лишь весьма медленному изменению. Устная передача требовала особого развития памяти. Эта память не была постоянной в течение веков и сочеталась с непрестанными изменениями.
В обществе существует память о предках, которую можно было бы назвать природной. Она обычно охватывает сына, отца, деда, иногда и прадеда, и длится около полутораста лет. В семьях, в которых1 по причинам социальным, экономическим или историческим проявляется интерес к более отдаленным предкам, наблюдается генеалогическая память, основанная или на документах, или же на более или менее точном запоминании некоторых традиций. Эта генеалогическая память обычно передает лишь перечень имен отдаленных предков, иногда с кратким упоминанием их деяний и владений, имеющим практическое значение для потомков. Генеалогическая память может сочетаться с памятью о некоторых выдающихся исторических личностях. Историческая память обычно поддерживается письменностью, а если имеет исключительно устный характерно—в большей степени, чем писанная традиция—превращается в легенду и миф.
К этим общим выводам следует добавить, что не у всех народов и не во все периоды истории способность помнить прошлое была одинаковой. Эта способность обусловливается большей или меньшей изолированностью народа или племени, большими или меньшими историческими и социальными переменами. Чем этническая группа географически изолированнее, чем консервативнее (традиционнее) ее общественный строй, чем меньше исторических потрясений она испытала, тем длительнее ее память о прошлом. Резкие перемены заставляют народных певцов обращаться к более новым темам, набрасывают пелену забвения на старые события; миграции могут способствовать сохранению памяти о предках, но часто сглаживают эту память. Перемена географического окружения делает непонятными старые местные названия в песнях и преданиях; эти названия обычно искажаются.
Язык любого народа на земном шаре эволюционирует непрерывно и незаметно. Через пять веков, иногда даже раньше, многие слова и выражения становятся непонятны. Они подвергаются переосмыслению или же произносятся как священные заклинания. Примеры такого полузабвения находим у разных народов и в разное время. Так, например, по свидетельству Горация («Послания», II, 1, 86—89) и Квинтилиана («Об образовании оратора», I, 640), гимны жреческой коллегии салиев не были понятны не только непосвященным, но и самим жрецам 9. Исследователь якутского эпоса И. В. Пухов отмечает, что первоначальный смысл слов (особенно эпитетов) часто непонятен современным исполнителям олонхо и тем более их слушателям 10. Подобное же явление наблюдается среди русских переселенцев, живущих изолированно на побережье ВосточноСибирского моря в течение столетий11. Былины (в отличие от сказок) этих жителей Крайнего Севера не приспособлялись к местным темам, и новые* не возникали. Сказители повторяли названия уже не существующих в обиходе предметов; былина начинает терять свой размер, напевность, поэтические средства и превращается в бывальщину. .
Если мы обратимся к сербскому эпосу, то не трудно убедиться в том,, что древнейшая история южных славян на Балканах народными гуслярами забыта. Как мы уже сказали, все, что сохранилось от событий в царствование последних Неманьичей, а также от деятельности св. Саввы, покровителя сербской церкви, носит отпечаток книжного влияния и принадлежит, по-видимому, более позднему периоду истории. Косовские песни,, соединяющие исторические события с фантастическими, содержат имена героев, как действительно существовавших, так и легендарных. Некоторые высказывания Косовских песен трудно согласовать с идеалами и воззрениями сербов времен князя Лазаря и Стефана Лазаревича. В том: виде, в каком Косовский цикл дошел до нас, он гораздо более является творением XVIII в., чем XIV в. 9
Ближе к историческим событиям песни о Королевиче Марке. В отличие от Косовских песен, распространенных в начале XIX в. главным образом в Среме, цикл Королевича Марка распространился от восточной Болгарии и Македонии до Адриатического моря и от Черногории до среднего Дуная, проникнув в Хорватию и Словению. Эти песни кочевали и» области в область вместе с передвижением сербов на север и северо-запад, переходили из одной эпической среды в другую, подвергались разным идеологическим обработкам, в них проникали мотивы из западной литературы, распространенной в венецианской Далмации (влияние это не следует ни преувеличивать, ни преуменьшать).
Довольно правдоподобно, народное предание о том, что Королевича Марка любили жаловал султан Баязет I. Весьма вероятно, что, будучи? турецким вассалом, Марко усмирял мятежников, восставших против султана; можно также предположить, что Марко выступал на защиту своих соплеменников, которых угнетали насильники-турки, и весьма решительно с ними расправлялся, оставаясь безнаказанным, так как пользовался расположением султана. Песни о Королевиче Марке с этими мотивами могли возникнуть уже в XV в. Они были подхвачены лояльными по отношению к султану сербами, особенно теми, которые были на турецкой военной службе, ибо вполне соответствовали их идеологии.
Совершенно недостоверны сведения народной песни о том, что Марко-был заступником малолетнего царевича Уроша. Эта роль была, по-видимому, приписана Марку позже, когда в XVI—XVII вв. появились предания о гибели царства Неманьичей и были осуждены князья и вельможи, погубившие своими раздорами сербское государство. Нельзя сомневаться в исторической основе некоторых песен и "легенд о Королевиче Марке, но сама передача событий не соответствует тому, «что было».
Кроме событий, не нарушающих границ достоверного, которые, если и не произошли, то могли бы произойти, в песнях о Королевиче Марке встречаются рассказы о крылатых конях, говорящих человеческим голосом, о змиях и горных волшебницах — вилах. Эти рассказы, конечно, не поддаются «исторической идентификации», хотя и воспринимаются слушателями часто как события вполне реальные: вера в существование вил глубоко укоренилась в народном сознании.
То же явление наблюдаем мы и в эпосе других народов. «Даже песни, которые, кажется, относятся к историческим лицам и стремятся передать исторические события, повествуют о вещах вполне сказочных»,— писал профессор Баура 10. Гуннар в «Старой Эдде» вероятно восходит к бургундскому королю Гундахари, упомянутому Сидонием Аполлинарием (Саг-mina VII, 234), а также латинскими историками того времени, но вряд ли он вошел в тело Сигурда, добывая Брунгильду.
Если даже предположить, продолжает Баура, что вавилонский Гиль-гамеш действительно существовал, вряд ли он сражался с чудовищем Хумбаба. Вымышленное и реально существовавшее так тесно переплетены в поэтическом повествовании народных певцов, что отделить бывшее от не бывшего не всегда возможно.
