Клемент и ухом не повел. Эпинэ брызнул красным вином на изогнувшийся змеей хвост. Хвост недовольно дернулся, и Робер торопливо закусил щеку. Не хватало разрыдаться над лопающим кры-сом. Не над матерью, не над жертвами Доры, а над выскочившей из прошлого живой и здоровой зверушкой.
- Посажу в ящик, - пригрозил обжоре Инохо дец, - а то мало ли… Кошки, собаки, люди…
Корка стремительно кончалась, Робер допил бокал и потянулся к блюду: морить Его Крысейшество голодом было кощунством.
В приемной затопало и забормотало, Эпинэ бросил хлеб на скатерть и, не ожидая ничего хорошего, повернулся к двери. Видеть кого-либо не хотелось, но желания Повелителя Молний никого не волновали.
- Монсеньор, - Дювье казался смущенным, - тут… У черного хода двое, старик и мальчонка. В ка пюшонах. Кажется, смирные. Говорят, вы их ждете. Вроде как вестника посылали…
Вестник покончил с первой коркой и потянулся за добавкой. А он совсем рехнулся, если решил, что Клемент сам отыскал хозяина.
- Закатные твари! - выдохнул сержант. - Крыса!
- Познакомься, - велел Эпинэ, прижав пальцем многострадальный хвост, - это Клемент. А тех двоих давай сюда, это друзья. Да, вот еще что… Их никто не должен видеть.
2
Кони огнеглазого Флоха плясали среди золотых небесных стрел. Вороные - ночь, белые - день, каждый есть отражение каждого и каждый сам по себе, им нет числа, они мчатся из заката в рассвет и из рассвета в закат навстречу друг другу. Черные и белые встречаются на заре, когда небо становится страшным, как кровь, и прекрасным, как лепестки весенних роз.
- Монсеньор вас примет.
Мэллит вздрогнула и увидела воина высокого и усталого. Он смотрел на достославного из достославных, и глаза его были обведены синими кругами, а на шее и щеках пробивалась темная щетина.
- Идите за мной, - велел воин, и они пошли по увешанной железом и раскрашенным полотном лестнице. Мэллит переставляла ноги, не чувствуя ничего, кроме тяжести, ставшей в последние дни нестерпимой. Усталость выпила все чувства и запорошила память серым пеплом, даже боль стала сонной и далекой, словно принесенный ветрами плач. Гоганни помнила, что дорога началась с радости, но дальше клубилась пыль, заметая все, кроме любви.
- Монсеньор очень устал, - попросил провожатый, - не задерживайте его.
- Мы будем кратки, как краток зимний день. - Достославный из достославных шагнул в белую дверь, на ней тоже плясали кони, а дальше были золото и тьма.
- Кто вы? - Худой человек стоял у стола, 'на его плече сидела серая крыса, а прядь надо лбом была белой. - Это вы привезли Клемента?
- Он был с нами, - подтвердил достославный. - Наша дорога была длинной, но мы успели.
- Я знаю вас, сударь? - Мэллит тоже его знает. Нареченный Робером друг любимого и ее друг, поэтому она и шла… долго-долго. - Я совершенно точно вас видел, но не могу вспомнить где. Вы из Сакаци?
- Мы проделали долгий путь, но я вижу на руке золото…
- Да, я обручен и счастлив. - Худые пальцы тронули браслет, она знала и эту руку, и это лицо!
Друг добр и благороден, в его сердце нет грязи, только боль. - Но чем я могу помочь вам? Вы выбрали не лучшее время для путешествий.
- Мы его не выбирали, - покачал головой достославный, - его выбрали вы.
- Простите, - нареченный Робером прикрыл глаза ладонями, закрывая душу от демонов, - я соображаю хуже, чем обычно. У меня была лихорадка… Собственно говоря, она еще не кончилась…
- Блистательный болен? - не выдержала Мэллит, и тут друг ее заметил.
- Мэллит! - Бледное лицо стало еще бледней, он покачнулся, ухватился за край стола. - Сначала Клемент, теперь ты… И опять оделась мальчишкой!
- Юная Мэллит пришла за помощью в дом достославного Тариоля, - выступил вперед достославный из достославных. - Сын моего отца отдыхал под кровом достославного, готовясь продолжить путь, и продолжил его вместе с названной Залогом. Время зажгло свечу, и горит она быстро, а мир наш - сухая солома и пыль летящая.
- Мэллит. - Темные глаза смотрели на нее, и в них танцевали золотые молнии, какие теплые глаза, какой яркий огонь. - Ты не должна была приезжать… Не должна! Здесь слишком опасно.
- Опасность названной Залогом грозит везде и нигде. - Достославный тоже устал, они все на исходе сил, а ладони невидимые давят на плечи. - И опасность эту несет в себе Первородный. Блистательный должен многое выслушать, а сын отца моего - рассказать.
Друг любимого вздрогнул, провел рукой по лицу:
- Достославный Енниоль, прошу меня про стить. Я не думал увидеть вас здесь, в… талигой- ской одежде. Вы, наверное, устали. Отдохните, а потом я к вашим услугам.
- Юной Мэллит следует лечь. - Достославный из достославных подошел к камину и протянул руки к огню. - Десять дней назад она почувствовала себя дурно, а на четвертую ночь, считая от сегодняшней, открылась рана, но разговор о важном не может быть отложен.
- Нужен врач?! - Названный Робером снял серого зверька с плеча. - Сейчас он будет!
- Не рукам человеческим излечить эту слабость и закрыть эту рану. - Как же здесь, в доме многих коней, тепло и ясно. - И не жизни юной Мэллит грозит беда, а многим и многим… Подари сыну моего отца лас ночи, и ты узнаешь все.
Темные брови сошлись в одну черту:
- Хорошо, я отведу Мэллит в спальню и вернусь. Вино, хлеб и оливки к вашим услугам. Приказать разогреть мясо?
- Гостеприимство блистательного бесценно, но недостойный нуждается в долгой беседе, а не в горячей пище.
- Что ж, - белая прядь надо лбом Робера казалась струйкой дыма, - ваше дело. Эжен, пошли. Ты ведь опять стала Эженом?
- Недостойная помнит это имя. - Так решили они с любимым, но царственная раскрыла их нехитрый обман, и из юноши Эжена она вновь стала женщиной. Меланией. Имя сменить можно, сердце нет.
- Я тебя понесу! - Луна становится ближе, сквозь пепел пробивается огонь, дождь смывает серую пыль, камень становится камнем, а дерево - деревом. Стучит дождь, стучат копыта, стучат сердца ее и блистательного, но его ноша слишком тяжела.
- Недостойная пойдет сама. - Как больно уходить в пепельные сумерки. - У дочери моего отца хватит сил пересечь порог.
Бронзовые кони встряхнули гривами, метнулся и погас алый отблеск, свечи закружились, сливаясь в лунный диск.
- Как скажешь. - Руки разжимаются, тепло остается. Как хорошо, что она дошла, что она здесь. - Ты опять стала гоганни, почему?
- Недостойная расскажет все… все, что не скажет достославный из достославных…
Три черных окна и между ними картины. Первородные в алом укрощают коней, на стенах спит и видит битвы оружие. Внуки Кабиоховы гордятся чужими смертями и не узнают свою.
- Дювье. - Так зовут усталого воина, она запомнит. - Эжен останется у нас. Не надо его беспокоить и не надо о нем рассказывать.
- Не будем, Монсеньор. - Названный Дювье улыбнулся. Он был готов умереть, чтобы Робер жил. - Господин Эжен ужинать будут?
- Сейчас узнаем. - Какой тревожный взгляд, а голос спокойный, как летние облака. - Ты голоден?
- Да. - Она ответила прежде, чем подумала. Она была голодна и хотела спать, сердце ее болело, и она помнила все. Черных зверей, тянущих когтистые лапы из мертвой ары, неподвижное мертвое лицо, охапку золотых роз на полу, звезды над Сакаци и улыбку любимого.
3
Енниоль постарел и похудел. Без желтых одежд и бороды он казался то ли удалившимся от дел лекарем, то ли книжником, только глаза смотрели жестко и мудро, но врачи часто так смотрят. Робер передвинул кресла к камину и запер дверь. Не от врагов и не от
