все сожрали, теперь только тем и кормимся, что с ферм приходит или с аграрных заводиков.
Катя помолчала, раздумывая, не лишним ли будет очередной вопрос, но потом все-таки задала его:
— Даня, это была боевая или предупредительная?
— Всех готова пожалеть? — Даня рассмеялся. — Знаю тебя.
— И все-таки, Даня, я считаю, не нужно лишних…
— Да предупредительная, предупредительная, ты ведь тоже меня знаешь, могла бы и не спрашивать. Через час-другой расчухаются и зрячими отсюда уйдут… если, конечно, не полные дураки и усвоили, что почем в столице нашей родины.
— Что-то неспокойно мы сегодня едем…
— Нормально. Меня только одна вещь беспокоит всерьез. Почему Немо не предупредил нас о засаде?
Катя удивленно подняла брови:
— А ведь и, правда. Я сразу как-то не подумала, Даня…
— Ладно, сейчас узнаем.
И генерал вызвал Немо. Тот ответил не сразу и как-то неуверенно:
— Да.
— Проморгал засаду-то, мистер Жестянкин?
— Да-а…
— А какого рожна? Немо, ты, вообще, как? Не ранен? Ты в порядке?
— Да-а… Просто… у меня… циклоида… в нижней позиции…
В этот момент Даня подумал: может, стоит остановить колонну? Может, вообще стоит ее развернуть да послать операцию подальше? Обидно, конечно, слов нет, и проблем будет до едрени фени, но если Немо рехнулся, то это куда как серьезнее.
— Генерал… не… беспокойся… ты… да… это… бывает… редко… очень… но…
Немо бормотал тихо и слова выговаривал как будто с трудом. Вдруг голос его изменился и стал прежним — будто кто-то передернул затвор в его голове и дослал патрон в патронник: клац-клац и парень готов к бою!
— Все. Генерал, я пребывал в наименее боеспособном состоянии сознания. Мой разум на четыре пятых отставал от текущей реальности на две минуты. Я мог вести машину, стрелять и воспринимать приказы, но ничего более сложного. Ближайшее будущее было от меня закрыто.
— Старик, нам сегодня понадобится сто процентов твоих мыслительных способностей. Уверен, что сбоев больше не будет?
— Уверен, генерал. У меня так бывает раз в три месяца, и раньше я удачно подгадывал приближение… нижней позиции… на время, когда у нас не случалось ничего важного.
— Полагаюсь на тебя. Смотри!
Ночная Москва проплывала мимо колонны. Страшная, истерзанная войной, изнасилованная чужаками и едва-едва обласканная любовью немногочисленных своих, она каким-то чудом сохранила остатки прежнего величия. Некоторые дома, пустые, с выбитыми стеклами, оскаленными пастями подъездов, стылые, заваленные хламом, который уже никому не нужен, стояли, как последние солдаты каменной армии, готовые сопротивляться времени и неумолимому гневу врага, готовые выстоять до победы или умереть, распасться в бессмысленные груды кирпича. В их подвалах еще теплилась жизнь. Еще широкогрудые проспекты московского Юга не полностью скрылись под завалами. Еще редкие отряды истинных хозяев и защитников великого города не утратили боевой ярости. Как будто огромное тело, когда-то прекрасное, а ныне обезображенное, распятое на косых перекладинах рек и автострад, силилось не погибнуть от смертоносного холода, а выжить, выжить, выжить…
А, выжив — возродиться.
В Москве жизни много. И даже когда из нее на протяжении нескольких десятилетий выпускают кровь, а сердце кромсают тупым кухонным ножом, город все равно не поддается смерти.
Катя подала голос:
— Всем! Поворачиваем направо!
Это была бывшая улица Грибальди. С той стороны, где раньше был Ленинский проспект, ее наглухо запирал глубокий котлован. Со стороны улицы Вавилова весь район к югу и Западу напоминал каменный лес. Или, иначе, аквапарк, состоящий из множества фонтанов и водяных горок, когда-то игравших на солнце, пенных, живых, искристых, заключенных в оправу из радужных мостов, а ныне застывших в сплаве камня, стекла и металла, обугленных, безобразных. От этих мест веяло жутью. С недавних пор их называли Полем каменных фонтанов…
— Все, приехали. Тормози-им! — подала команду Катя.
Дзеньц! — откликнулся бампер «газика».
— Тэйки, ну что опять у тебя?
— Да ничего, Даня! Бампер просто от резкого торможения отвалился… ну не бампер, а что осталось от него.
— Отлично! — в сердцах ответил ей генерал. И, обратись к Кате, добавил: — Хорошо, что это всего- навсего бампер.
Та согласно кивнула. Даня отдал команду:
— Всем: взводим охранные артефакты на машинах и вылезаем.
Здесь никто не хотел селиться. Даже самая бесшабашная нечисть брезговала Полем каменных фонтанов, а тем более люди. Катя как-то говорила Дане, что раньше тут был богатый район. Сплошь дома для тех, кто хотел жить с шиком. Убежища — их Катя называла непонятным словом «квартиры» — проектировались специально для художников, с огромными окнами и высоченными потолками. Но потом эти самые «квартиры»-студии раскупили москвичи с тугой мошной, далекие от занятий живописью…
В начале тридцатых тут все горело и плавилось, от комфортных домов не осталось камня на камне. В сорок первом по бывшему оазису преуспеяния наносили удар последние стратегические бомбардировщики людей. В сорок третьем здесь гоблинские маги спалили танковый полк Секретного войска, но и сами пострадали от удара подземных. Весь район пропитан был духом смерти.
И, разумеется, Гвоздь поселился именно здесь. А как же.
Такой уж это был человек — Гвоздь.
Даня повел команду к огромной бронированной гусянке с «тарелочной» антенной на крыше. Эта станция наведения ракет стояла здесь почти полтора десятилетия. Батарея, в составе которой она числилась, успела сделать один выстрел, что по тем временам считалось отличным результатом. Потом машину вварило в асфальт на полметра в глубину, а экипаж и вся электроника изжарились внутри. Данина команда этих подробностей не знала, но к фокусам Гвоздя каждый был привычен, и если Гвоздь сказал, что «дверной звоночек» на этот раз в «большой хреновине с антенной на маковке», значит, искать его стоило в «большой хреновине с антенной на маковке». А тут была одна такая.
— Ну и где он? Гвоздь, обалдуй, не мог точно сказать, куда сунул… Тэйки, посмотри с кормы. Катя, заберись наверх, может он…
— Не надо, командир.
— Почему, Немо?
— Его способ думать мне понятен. Гвоздь всегда кладет вещи на самом видном месте, а самое видное место всегда располагается в самом неудобном месте. В самое неудобное место мы уже пришли. Теперь осталось найти самое видное место… Полагаю, это люк механика-водителя.
Даня присмотрелся. Сначала он увидел в свете полной луны слабо фосфоресцирующую надпись: слово «х…й», а потом уже сообразил, что надпись намалевана на округлой блинообразной штуке, которая и была, наверное, люком механика-водителя.
— Соображаешь, Немо, — сказал он, со скрежетом поворачивая отпирающую ручку. Услышав характерный щелчок, Даня распахнул люк и как следует выматерился. Тэйки поспешила сунуть нос в люк.
— Прикольно! Какой он смешной, этот Гвоздь!
В люке сидел скелет, с черепа до пят вымазанный светящейся краской. Нижняя челюсть была
