«Я слышу музыку», — подумал Кавар. На самом деле он слышал воображаемую музыку, что рождалась где-то в глубине его существа.
Старый человек сидел у порога своего дома. Его маленькое сухое личико оживляли глаза — черные, беспокойные, очень подвижные.
Перед тем как сделать шаг, нагнуться или достать какой-нибудь предмет, он опасливо вертел головой и внимательно осматривался, напоминая грызуна, собирающегося вылезти из норы. Отсюда его прозвище — Крыса.
Сейчас он сидел на маленьком стульчике, всматриваясь в землю, зажав ладони в коленях, напряженно вслушиваясь, хотя ничего слышно не было.
Перед ним вздымалась старая кирпичная стена. Задняя, глухая стена кожевенной мастерской. Скучная, безрадостная, тоскливая. Но, созерцая ее, Кавар находил, однако, определенное удовольствие. Ни единого окошка не было в этой стене, и цемент выветрился так, что в кирпичах зияли черные щели. И все же мрачная, разъеденная непогодой стена таила для Кавара много любопытного. При небольшом взлете воображения можно было увидеть силуэты гор и деревьев, фантастические профили неведомых растений. Стоило прищурить глаза, и на безобразной, выщербленной известковой коросте по прихоти созерцателя возникал крылатый лев или ведьма, фигура повешенного или устрашающий, усеянный шипами кактус… Столько силуэтов, возбуждающих страх или приятное спокойствие.
Он любил так сидеть подолгу: пережевывал корку хлеба, сосал конфету или просто грыз бечевку.
— Добрый день, Кавар, — произнес кто-то за спиной.
Крыса Кавар подпрыгнул, замотал головой, торопливо приподнялся:
— Да, да, добрый день…
Перед ним стоял домохозяин Кирхенбаум — важный и угрюмый господин. Кавар его до крайности боялся. Кирхенбаум подозрительно нахмурился:
— Развлекаетесь, как я смотрю.
— Отдыхаю, с вашего позволения, — ответствовал Кавар. — Мне казалось, я слышу музыку, представляете?
Кирхенбаум пожал плечами:
— Музыку? Кто может играть в такой час? Вы бы лучше починили мои часы, Кавар, они что-то здорово стали отставать за день.
Кавар осторожно огляделся:
— Я подумаю. Обещаю вам подумать. — Потом жалко и беспокойно заулыбался. — Стоит ли чинить эти старые часы, господин Кирхенбаум? Это неблагодарная и тяжелая работа.
Кирхенбаум не удостоил его ответом. Он удалился, приволакивая больную ногу, безразличный к безмолвному осуждению за спиной.
Кавар занимался починкой часов. По-настоящему его звали Кирилл Каварналев, но для всех он был Кавар или Крыса Кавар. Он относился к этому довольно безразлично, по крайней мере до последнего времени. Ибо в последние месяцы здоровье его ухудшилось.
Бедняга имел свои маленькие причуды, как и все старики, однако с недавних пор занудство стало его преобладающим качеством. Он блуждал с отсутствующим видом, погружался в скучные сновидения наяву, удивлялся всякой мелочи, будто упал с облаков. Его так и одолевали пресные воспоминания юности, которые, разумеется, не интересовали решительно никого. Если кто-нибудь рисковал начать с ним беседу, то вынужден был выслушивать бесконечные комментарии касательно великолепия всех вещей в далеком прошлом, на его несчастной родине.
— В мое время вилы делали как надо… А уж гусей откармливали — надо было видеть… А какие игрушки делали… А какую упряжь… А овощной суп…
И, несмотря на уважение к его почтенному возрасту, хотелось хорошенько стукнуть его по голове.
Он был искусным мастером и, впрочем, оным оставался. Однако его подлинным увлечением, особенно в молодые годы, было искусство выделки замков, что ни в коем случае нельзя приравнивать к вульгарному слесарному делу. О, ничего общего с нынешними пустяковыми замочками, что открываются плоским ключиком с простенькой нарезкой или откровенно сбиваются ударом кулака. Нет. Настоящие, умные, интеллигентные замки, непременно с клеймом мастера. Кавар конструировал замки всех систем. Замки со сложным секретом, с гарантией от взлома, висячие замки с потайной сиреной, с массой разных технических головоломок, которые заставляли бледнеть от зависти дипломированных инженеров.
Все это, разумеется, в прошлом. В нынешнее время все просто. Люди стали бедны. К чему замысловатые замки, шкатулки? Что они будут там хранить? Теперь они думают только о своем желудке, более ни о чем. Эпоха богатства миновала. При отсутствии клиентуры Кавару пришлось искать другое занятие.
Изобретательный и ловкий, он быстро стал хорошим часовщиком. Правда, часовщиком неверующим, равнодушным. Часовые механизмы и маятники, откровенно говоря, глупые прирученные звери. Как белки в колесе, они крутятся вечно, бессмысленно, надоедливо. Никакой фантазии. Разве умеют часы, к примеру, выбить глаз? То ли дело замок с тайной беспощадной пружиной! Или шкатулка с миниатюрным пистолетом! Великий Боже, там искусство, там истинная механика!
Теперь о шедевре даровитого человека. Кукла-тирлир, кукла-копилка. Музыкальная, само собой.
Сконструированная много лет назад. Лицо фарфоровое, тело набито конским волосом, покрыто тонкой свиной кожей, сшито замечательно прочной ниткой. На спине — дверца из черненого серебра, которая открывает сложное механическое устройство. Крохотные шарниры из полированной меди, стальные цилиндрики с множеством шипов, перфорированные диски, латунные пластиночки… Сказка, да и только! Реальное маленькое чудо! Эта кукла-копилка представляла собой маленькую девочку, одетую в старинное платье из малинового бархата. На шее — желтое кружевное фишю, на прелестных ножках — туфельки на пуговках.
Секрет заключался в следующем: надо опустить сто крупных монет — ни больше, ни меньше — в прорезь на животе, для чего необходимо задрать подол малинового платья. Получив сотую монету, тирлир должен был заиграть арию, сочиненную самим Каваром.
Я сказал «должен был», так как эта ария никогда еще не звучала и старый чудак не любил плутовать с самим собой. Вопрос чести. Заведенный механизм молчал из-за отсутствия вожделенной сотни монет. Талантливый изобретатель, вечно нуждающийся в деньгах, несмотря на все усилия, так и не смог реализовать свою мечту: наполнить копилку и послушать арию…
В странной сей амбиции скрывалась гордыня и скупость одновременно. Психоаналитик, возможно, расшифровал бы это как сенильную манифестацию либидо.
Доколе же курьезной музыкальной кукле оставаться немой? Кавар ласкал ее, льстил ей, уговаривал немного подождать. Фетишизм? Очень вероятно. И, может быть, стиль жизни, цель жизни.
И все же, еще злее проклиная скудость своих доходов, Кавар сумел почти на две трети наполнить секретный ящичек тир лира. Потребовались месяцы экономии, недоедания, отказа в самом необходимом. К сожалению, на ослепительной дороге свершения надежд воздвигались все новые и новые огорчительные препятствия. Надо заплатить доктору, купить новые очки, удовлетворить кредитора, который считался давно умершим… Разве бедному и старому спокойно живется?
И самое страшное — у него был сын. Его крест, несчастье всей жизни. Этот здоровенный бездельник и прощелыга навещал папашу с двумя целями — явной и тайной: чтобы с ним поздороваться и чтобы его обокрасть. Украсть все равно что. Шарф. Сколько-нибудь денег. Кусок колбасы. Коробку сардин. Воровал он столь же легко и естественно, как дышал. До сих пор, к счастью, он не трогал куклы, поскольку не замечал ее присутствия.
Крыса Кавар весьма часто мечтал его придушить. Но увы, он был слишком слаб, слишком истощен. К тому же, боязливый по натуре, он содрогался от предчувствия ударов. А сынок вполне был способен его избить. Пусть меня поймут правильно: Кавар не столько боялся очутиться оглушенным в углу, сколько неизбежности того, что у него вырвется ужасное проклятие, которое приплюсуется к бесчисленным угрозам в адрес сына. Известное дело: того, кто поднимет руку на отца своего, еще в этом мире настигнет неминуемая кара. И Кавар заранее переживал несчастье со своим сыном.
В настоящий момент заботы не очень грызли его. Он весь ушел в созерцание силуэтов на стене кожевенной мастерской, и это, как обычно, доставляло ему тихую радость. Потом поднялся, с трудом
