Азис, глядя, как жена обхаживает сына, при слове 'Леон' задрожал, закусив губу и, тяжело вздохнув, стал тереть рукой левую половину груди. Словно хотел прогнать поселившуюся там в последнее время 'жабу'. Ползающую, царапающую ноготками, а то и безжалостно сжимающую лапками сердце. Прошлое не желало отпускать - цепко держало в объятьях. Ежедневно напоминало о себе, смотрело серыми глазами Бареля...
На все расспросы матери Леон упорно отмалчивался. Пройдя в свою комнату, с трудом стянул сапоги, лег на кровать. Вначале он лишь охал и морщился, когда Лорис ощупывала заметно опухшую голень. Но, в конце концов, не выдержав свалившихся за последнее время бед, разрыдался. Вцепившись в руку матери, то и дело, всхлипывая, раз за разом, повторял дрожащими губами:
-- Ну почему? Почему, все так несправедливо? Один рождается знатным и благородным, другой - обречен быть у него лакеем? Мама, ну чем я хуже их? Почему не ровня? Любой дворянин может безнаказанно меня отстегать. Зачем мне такая жизнь? Отец и тот не упустит момента унизить, избить. Я же не виноват, что не похож на него. За что он меня ненавидит. Ну, скажи мне, скажи! Ласковая материнская рука, трепавшая вьющиеся волосы, дрогнув, замерла. Леон поднял голову и увидел ее большие, полные печали и слез, глаза:
-- Мама! Мама! Что с тобой? Я тебя обидел?
Теперь уже не хотела отвечать Лорис.
-- Ну, скажи же! Скажи! Не молчи! Слышишь!
Мать смахнула со щеки слезинку. Долго смотрела в глаза сыну. Затем тихо, почти неслышно, прошептала:
-- Он тебе не отец...
Леон непонимающе переспросил:
-- Кто не отец?
-- Азис не отец тебе...
Юноша, позабыв о слезах и распухшей ноге, резко сел на кровати. Привычный мир стал рушитья. Мысли роем шшелей закружили в голове.
-- Не отец? А как же Янина? Ты?
-- Янина - дочь Азиса и твоя сестра...
-- Мама, а кто?.. Кто же тогда мой отец? Он жив?
Лорис все еще колебалась. Она уже сожалела о том, что проговорилась.
-- Мама! Ты не можешь меня больше обманывать! Скажи правду! Какой бы она ни была. Скажи!
Не в силах более скрывать от сына тайну, мучившую ее столько лет, Лорис наконец, сбросила тяжесть со своих плеч.
-- Твой отец, сынок, когда-то, очень давно, был офицером маркграфа Лотширского Гюстава. Его имя,.. его имя - Леон Барель. Да, Леон Барель! Сейчас он великий граф Сакский, Светлый Рыцарь Создателя, страж Межгорья и Западных врат дактонско-фракийского союза. Великий воин, разбивший войска императора во Фракии и Дактониии, пленивший самого графа Сейшельского, спасший наследников Лотширского, Дактонского и Фракийского герцогств. И злейший враг нашего Фергюста и Мартина Макрели. Поэтому ты и носишь имя Леон. В честь своего отца. Этого Азис и не может простить. В твоих жилах течет дворянская кровь....
Юноша застыл, словно громам пораженный. Он не знал, что теперь делать: смеяться или плакать. Быть может, мать просто сошла с ума? Это все так легко объясняет. Или придумала, чтобы как-то его утешить. Но такими вещами не шутят! Значит - безумна. Как это ужасно!
Леон со страхом и жалостью поймал ее взгляд. Не выдержав, отвернулся. Лорис сразу все поняла. Сын не поверил. Так долго сдерживаемые слезы хлынули ручьем. Она оплакивала все свои прошедшие годы: кошмар жизни с нелюбимым и даже ненавистным мужем, утрату столь быстро пролетевшей любви, которой жила до сих пор. Серые глаза ненаглядного, его черные вьющиеся кудри, страстные губы и, по- мужски, сильные объятия; женское счастье, безумие страстных ночей, чей сладкий яд насмешница судьба позволила лишь пригубить. Теперь уже Леон тщетно пытался ее утешить.
-- Сынок, сынок, -- шептала Лорис дрожащими губами, -- я сказала тебе правду.
Сбиваясь, нарушая последовательность событий, рассказала давнюю историю о том, как маркграф Гюстав, желая держать в руках своего соглядатая Юргиса, увез ее и Янину из Тора суровой зимой. О холоде кареты и леденящих объятьях смерти в степной глуши, и в небольшой харчевне Кале. О том, как их спас, рискуя жизнью и получив тяжелую рану Леон Барель. Об убитых охранниках, об их любви и недолгом счастье в горах Лотширии. О войне и штурме Лота, о казнях, об исчезновении Леона. О том, как их с Яниной вновь нашел Юргис и увез домой.
Начинавший понемногу верить сын слушал, словно зачарованный. Жадно ловил, словно путник в пустыне живительные капли влаги, каждое слово. Его серые, как у отца глаза, уже сияли, губы пересохли, а грудь взволновано вздымалась. Неужели, правда! Он - сын великого и могущественного, почти мифического героя, графа Сакского - вершителя судеб герцогств, начертавшего своим мечом историю! Ну и пусть, пусть он заклятый враг Фергюста и Макрели! У великих людей великие враги! Значит и он, Леон Юргис... Да нет же, не Юргис - Леон Барель-младший не раб и не ничтожество... Почти ровня... Ровня!!! Страшно подумать! Пусть даже незаконнорожденный...
-- Мама, скажи, отец обо мне знает?
-- Нет, сынок. Не успела. Пришла война. Фергюст осадил Лот. Леон спрятал меня и повара Малона в своем доме. Сам же, ушел во дворец, обещал вскоре вернуться. Но раньше пришел Азис... Ах, если бы той ночью Малон не ушел! Все могло бы сложиться совсем иначе...
-- Ну, хоть что-нибудь на память, осталось?
-- Ты, сынок! У меня остался ты! Радость моей жизни. Свет моих очей.
-- Неужели совсем ничего?
-- Арбалет... Я смогла его вывезти и спрятать в мешке, среди тряпья...
-- Покажешь? Сегодня же...
-- Хозяйка! Хозяйка! - в комнату через распахнувшуюся дверь ввалилась дородная кухарка. - Хозяину плохо! Похоже, он умирает! Скорее!
Азис лежал на полу в комнате, служившей ему кабинетом. Вытаращив, вдруг ставшие перед смертью на удивление большими, глаза, пытался непослушными пальцами разорвать, стянуть с шеи ту самую петлю... Явившийся из мира теней толстяк Малон принес ее вместо Гюстава. Из посиневших губ на багровые щеки и шею сбегала пена слюны. Глаза все сильнее вываливались из орбит, стекленели. В ушах уже звенела, грохотала колесница Трехглавого.
* * *
Мартин внимательно рассматривал мозаику алтаря, вплавившиеся в мрамор капли золота. 'Да, без магии здесь не обошлось. Причем ее высшего проявления, затрагивавшего и менявшего суть вещей и явлений. И так, он не ошибся. Алтарь представлял собой дверь в иной мир, и сегодня ночью ее кто-то открывал. Впервые, после миледи Лавры. Как говорит хранитель часовни Меркус - в прошлый раз лишь посветлели пятна на Гее и стала чуть контрастнее тень. Теперь же -- грубо и неумело... А может, наоборот -- излишне самоуверенно... Стражу пытать бессмысленно. Тому, кто сотворил подобное ничего не стоит отвести глаза служивым. Или все же потрясти? Мало ли что? Кто же это мог быть? Кто? Неужто ни единой зацепки? Может все оставить как есть и не вмешиваться в ход событий? Нет, он должен знать! Вдруг это враг! Тогда и вовсе худо! Тем более, нужно разобраться. Так, еще раз: тучка, потерянный лепесток, дракончик, скалящий зубастую пасть, на зеркальном щите... Стоп! Где-то я его уже видел! Ну, конечно же! Дракон Забвения с подсвечника Лавры! Может, она приходила сама? Вряд ли. Прошлый раз изменения были ничтожны, а тут столько всего... Последние годы артефакты: магическую книгу, Чаши Саламандр - хранила Софья. Неужели она?'
От правильности предположения екнуло и сильнее забилось сердце.
'Но как? Как? Он и сам не раз пытался. Зная основы магии, заклинания. Расставлял чаши, зажигал светильник,.. все по книге! Но так ничего и не добился. И вдруг невежественная девчонка! Нашла секретный ключ? Заговорила материнская кровь? А может и не она... Нужно ехать к Софье'.
Оставив, до сих пор не пришедшего в себя, герцога в одиночестве, Мартин отправился во дворец.
