растерянностью, серьёзно добавил: — Ты, надеюсь, жениться не обещал?
— Да пошёл ты! — взорвался Витька, отхлебнул полбутылки пива и, увидев смеющиеся глаза друга, тоже засмеялся: — Дурак!
— А что? — ни грамма не обиделся Валька. — Чем плоха жена? Представляешь — каждую ночь так?
Виктор представил это «так», и низ живота тут же отозвался такой истомой, что пришлось взять большую паузу — вроде бы, чтоб допить пиво. Валька смотрел на него, не отрываясь, и под этим снисходительно-понимающем взглядом неожиданно Витька разоткровенничался.
— Не, Валёк, мне так не нужно. Семья — это другое. Не знаю, я как сказать….Ну вот хотя бы как у чеченов — у них же действительно семья оплот общества. Крепкая нравственная семья — крепкое общество. Вот как нужно!
— Как у чеченов, говоришь?.. — задумчиво повторил Валька, и было видно, что сейчас он серьёзен. — Всё для общества? А не скучно? Они-то, Вить, тоже оттянуться не против, особенно на «чужой» стороне. Или это и есть «нравственность»?
— Зато детей много, и в детдома никого не отдают! — огрызнулся Витька, но желание раскрыть душу уже прошло. — Тебе сейчас не понять…
Валентин усмехнулся, открыл ещё одну бутылку.
— Договаривай, Муха, чего уж там.
— Да ты не обижайся! У тебя просто характер такой — тебе слишком много хочется, и слишком легко достаётся. Вот ты и берёшь, — Виктор помолчал и, видя, что друг всё-таки обижен, неожиданно спросил: — Ты лучше скажи, как это тебе всегда удаётся? Ну, с бабами?
Валька поперхнулся пивом и, откинувшись на кресле, захохотал. Смеялся он совершенно не обидно и так заразительно, что Виктор тоже не выдержал. От смеха испугался и вспорхнул усевшийся на подоконник голубь.
— С ба-бами? — сквозь всхлипы выдавил Валька.
— А-га!
— С бабами? Ты как…как в анекдоте. Про поручика Ржевского, знаешь?
Витька отрицательно помотал головой.
— Ну как? — Кулёк всхлипнул ещё раз, отдышался и с удовольствием рассказал: — Ржевского спрашивают: «Поручик, поделитесь, как это вы умеете уговаривать женщин?» «А чего там, — говорит поручик, — подходишь и говоришь: «Мадам! Разрешите Вам впендюрить!» — «Поручик, так за такое можно и по морде-с…» — «Можно! Но я почему-то впендюриваю». Понял?
— Ага! Решительность?
— Нет, Муха. Ты просто должен быть убеждён, что ты самый лучший, и все женщины только и ждут тебя одного.
— Так просто? — уже не смеясь, спросил Виктор.
— В мире всё просто. Только ты должен
— Все?
— Все!
— Все-все? — прищурился Витька. — И…Аня?
Удар достиг цели: Валька замолчал на полуслове, словно бы с разбега наткнулся на стеклянную стену. Он даже кашлянул смущенно, что было уж совсем необычно. Впрочем, продолжалось это недолго. Через пару мгновений лицо приняло своё обычное выражение, и в кресле опять сидел уверенный и ни в чём не сомневающийся Кулёк.
— Ладно, на вокзал пора… психолог.
Грозный встретил их жарой. Солнце пекло, словно собралось выжечь город без остатка, под ногами плавился асфальт, в душном влажном воздухе трудно было дышать. К бочке с квасом на остановке выстроилась громадная очередь разомлевших граждан, рядом, в тени, лежали обессилевшие собаки с высунутыми на полметра языками. В воздухе пахло пылью.
По проспекту Орджоникидзе, лишившемуся в прошлом году аллейки, вовсю бегали рогатые троллейбусы. Интереса ни у кого они уже не вызывали — привыкли.
Валя и Виктор троллейбусом тоже не заинтересовались — эка невидаль. Жарко, едет не в ту сторону и, вообще — что у них денег нет? Через пять минут обалдевший от жары шофёр мчал их по безлюдному проспекту, и в опущенные окна такси врывался горячий, как из духовки, родной грозненский воздух.
Зелени в городе почти не осталось: трава выгорела, деревья уныло пожухли. Но не везде — аллейка на Августовской зеленела по-прежнему, не говоря уж о скверах. Скверы расцвели ещё больше, приглашая спрятаться от палящего зноя. Вдоль обмелевшей Сунжи, закрывая бетонную ограду, вообще, выросли целые джунгли. У музучилища над джунглями на добрых полтора метра возвышалась ярко-зелёная с характерной листвой крона, и, когда такси въехало на мост, листья тихо зашумели. Зашумели не смотря на полное отсутствие ветра.
«Привет! — говорил айлант своим побратимам. — С приездом!»
Дома никого не было. Витька смыл пот под горячим душем, полежал в ванне — жара стала казаться не такой дикой. Поел, повалялся на диване, попробовал послушать музыку, открыл и снова закрыл книжку. Наконец, встал с дивана, облачился в новенькие джинсы, батник и «адидасы» и вышел на улицу. Уже во дворе поймал на себе заинтересованный и немного завистливый взгляд и понял, что этого-то ему и не хватало.
Ленивым шагом прошествовал через двор, перешёл улицу Терешковой, выпил газировки из автомата и так же медленно пошёл через мост. И всё это время на него бросали взгляды — кто исподтишка, кто откровенно. Кто завистливо, а кто и восторженно. Настроение стремительно взлетало ввысь.
Перешёл мост по левой стороне, свернул в сквер. Свернул, не желая переходить Гвардейскую у Совмина, где вечно приходилось ждать, пока рассосется автомобильная пробка. Свернул автоматически, не думая, как делал, наверное, тысячу раз.
На тысяча первый ему не повезло.
— Эй, стой! — раздалось сзади.
Витька обернулся: три пары глаз смотрели на него уверенно и властно, даже как-то лениво. «Чечены!» — намётанным глазом грозненца определил он, и по хребту тут же пробежал липкий холодок.
— Хороший у тебя батник! — сказал один, и лениво прищурившись, процедил: — Снимай.
— А я? — стараясь, чтоб не дрожал голос, спросил Витька.
— Я тебе свою рубашку дам, — так же лениво пообещал чеченец. — Снимай!
Ярко светило солнце, на крыше Совмина безвольно поник красный флаг, в нескольких метрах шли по своим делам прохожие. А здесь — на самом выходе из сквера — словно образовался вакуум. Чёрный холодный вакуум, где нет ничего, кроме страха и унижения.
— Как?.. — сказал Витька, судорожно оглядываясь. — Не надо…
Чеченцы подошли ближе. Они никуда не торопились, ничего не боялись. А может, только делали вид? Он этого не знал.
Ну почему? Почему с ним всегда так? И тогда — с часами — и сейчас. Зачем он только вышел? Почему с Валькой никогда так не бывает?
На лбу выступил липкий пот, противно задрожали колени.
На правой стороне Сунжи резко, словно на ветру, зашумел айлант. Остальные деревья стояли, не шелохнувшись.
Почему Тапик?.. Что делать — идти дальше? Закричать?
— Муха! — раздалось сквозь шум сердца.
Он резко повернулся направо: никого.
— Витька!
Дёрнулся налево: от Совмина, увёртываясь от недовольных машин, с неуместными улыбками на лицах и взявшись за руки, бежали через дорогу двое — Павлик и Аня.
— Муха! — проскочив перед самым носом «Волги» и дёрнув за руку смеющуюся Аню, закричал
