метлой!
— Ты все забываешь, другъ милый, что они за спиной государыни, какъ за каменной ст?ной.
— Особа ея величества для меня священна. Но y меня изготовляется для государыни еще особая промеморія, которая, кр?пко над?юсь, возым?етъ свое д?йствіе. Въ записк? сей я вывожу на чистую воду вс? ихъ подвохи и вымыслы, и въ чемъ ихъ закрытая политика состоитъ.
— Эхъ, Артемій, Артемій! Какъ звался, бишь, тотъ юный безумецъ, что привязалъ себ? на спину восковыя крылья и взлет?лъ къ солнцу, да упалъ внизъ и разбился до смерти? Икаръ, что ли? Ты давно уже не юнецъ, а боюсь, такой-же Икаръ; не растопились бы на солнц? твои восковыя крылья! Недруги твои не дремлютъ и постараются тебя погубить.
— Ну, что-жъ, — воскликнулъ Артемій Петровичъ. — Господь Богъ, Вседержитель и Сердцев?децъ, видитъ мое сердце. Для блага своего народа я готовъ и голову на плаху сложить. Таковъ моей натуры чинъ и складъ. Но мы съ ними еще до посл?дняго поборемся, и кто кого въ конц? концовъ одол?етъ, — бабушка еще на-двое сказала.
Въ это время въ кабинетъ робко заглянула нянюшка, ведя за руку четырехл?тняго сыночка хозяина.
— Не погн?вись, батюшка, — заговорила она, — но въ д?тской птенчику твоему слышенъ былъ отсюдова твой зычный голосъ, и онъ ни за что, вишь, не давалъ уложить себя въ кроватку, докол? твоя милость не благословитъ его.
— Золотой ты мой мальчикъ! поди сюда, поди! — съ необычною y него н?жностью подозвалъ къ себ? мальчугана отецъ.
Взявъ его кудрявую головку въ об? руки, онъ поц?ловалъ его и зат?мъ ос?нилъ крестнымъ знаменіемъ.
— Счастливъ ты, сыночекъ, что такого отца им?ешь. И самъ ты, уповаю, станешь разъ тоже усерднымъ ревнителемъ объ истинной польз? отечества; въ семъ упованіи я почерпаю бодрость и силу. Ну, ступай теперь съ Богомъ, и спи себ? спокойно: отецъ твой бодрствуетъ за тебя и за всю нашу родную матушку-Русь.
Самсоновъ, который былъ свид?телемъ этой сцены, глубоко умилился сердцемъ.
'Пусть онъ иной разъ и не въ м?ру крутъ и суровъ съ нами, своими рабами, — подумалъ онъ. — Но онъ любитъ свой родной народъ, готовъ жизнь свою за насъ отдать, — и это ему не за такіе еще гр?хи зачтется! Только какъ-то еще выгоритъ его записка?'
Узналъ о томъ Самсоновъ уже въ одинъ изъ ближайшихъ дней. Съ утра отправясь съ докладомъ въ Зимній дворецъ, Волынскій возвратился оттуда самъ не свой. Сорвавъ съ себя орденскую ленту, онъ не далъ Самсонову даже снять съ него форменный кафтанъ, а крикнулъ:
— Яковлева!
Когда тутъ старшій кабинетъ-секретарь появился въ дверяхъ, Артемій Петровичъ подступилъ къ нему съ сжатыми кулаками и обрушился на него съ позорн?йшимъ обвиненіемъ:
— Криводушный ты челов?къ, Іуда-предатель! Я тебя въ люди вывелъ, къ себ? приблизилъ, на груди пригр?лъ, а ты, зм?я подколодная, меня же кусаешь, брызжешь на меня своей ядовитой слюной!
Тотъ стоялъ передъ разсвир?п?вшимъ начальникомъ ни живъ, ни мертвъ, и лепеталъ поб?л?вшими губами:
— Да дерзнулъ ли бы я, ваше высокопревосходительство, предпріять что-либо противъ васъ, моего главнаго куратора? Служилъ я не щадя силъ, старался всегда съ пунктуальностью выполнять начальственныя предначертанія… Самъ Богъ — мой свид?тель…
— Молчать! Еще имя Бога, безбожникъ, берешь въ свои нечистыя уста! — прервалъ его Волынскій и замахнулся уже рукой, но тотчасъ опустилъ опять руку.
— Не хочу и рукъ марать о такую гадину!
— Зав?ряю же ваше высокопревосходительство, что я ничему не причиненъ… У меня и думано ничего такого не было. Наклепалъ, знать, на меня Эйхлеръ, либо де-ла-Суда…
— Молчать, говорю я! — гаркнулъ еще громче Артемій Петровичъ и ногой притопнулъ. — Ты, мерзавецъ, радъ и на своихъ товарищей взвести свои собственныя провинности, потопить ихъ за то, что служатъ они мн? честно и неподкупно. Я подалъ нынче государын? записку о новомъ государственномъ устройств?, а она мн? въ отв?тъ, что таковая ей уже доподлинно изв?стна, что сочинялась она y меня на тайныхъ ночныхъ сборищахъ неблагомыслящими людьми. Когда же я сталъ допытываться, кто посм?лъ выдать о моихъ ночныхъ собраніяхъ и воровскимъ манеромъ списать ту записку, — государыня не сочла нужнымъ скрыть отъ меня, что получила списокъ отъ графа Остермана, а Остерманъ отъ тебя. Стало-быть, ты — креатура Остермана и присяжный врагъ своего народа. Себя я усп?лъ очистить передъ ея величествомъ отъ лживыхъ нареканій; она вняла моимъ добрымъ побужденіямъ и об?щала принять ихъ въ соображеніе. Тебя же, сударь мой, за твои ковы и шиканы она отдала мн? въ руки: какъ за благоразсужу, такъ съ тобой и поступилъ бы.
Предатель повалился въ ноги начальнику и, всхлипывая, обхватилъ его кол?ни.
— Ваше высокопревосходительство! кормилецъ мой, рад?лецъ! Каюсь: гр?хъ попуталъ… Но его сіятельство графъ Андрей Иванычъ об?щалъ обезпечить меня потомъ довольственною жизнью на весь в?къ… Въ разсужденіе великаго искушенія и многочисленнаго семейства нашло н?кое помраченіе ума… Пощадите!
Артемій Петровичъ съ гадливостью оттолкнулъ ногой пресмыкающагося.
— Прочь! Не ради тебя самого, а только ради твоего семейства я, такъ и быть, тебя пощажу. Но чтобы въ Петербург? и духу твоего уже не было! Сегодня же сбирай свои пожитки, а завтра, ч?мъ св?тъ, отправляйся на постоянное жительство въ Выборгъ… Самсоновъ! выведи его вонъ.
Не ожидая ужъ, пока молодой камердинеръ поможетъ ему подняться, отставленный секретарь вскочилъ съ полу и выскользнулъ въ дверь.
XII. Попугай мадамъ Варлендъ
Третью ночь уже подъ рядъ Марта, эстонка-камеристка баронессы Юліаны, мучилась зубною болью. Пом?щалась она за занав?ской въ маленькой передней къ спальнямъ своей госпожи и Лилли. Привыкнувъ въ деревн? вставать спозаранку, Лилли и теперь спала подъ утро чуткимъ сномъ. И вотъ, еще до разсв?та (д?ло происходило въ первой половин? ноября), ее разбудили сдавленные стоны изъ передней. Она прислушалась.
'Да это Марта! В?рно, опять зубы… Какъ бы помочь ей? Пойти, посмотр?ть…'
Спичекъ тогда еще не было изобр?тено, и огонь выс?кался огнивомъ изъ кремня. А такъ какъ такое добываніе огня было довольно м?шкотно, то въ спальняхъ на ночь, обыкновенно, зажигался ночникъ. Такой же ночникъ гор?лъ и y Лилли. Съ ночникомъ въ рук?, въ одной сорочк? да въ туфелькахъ, она прошла въ переднюю и отодвинула занав?ску передъ кроватью камеристки.
— Что, Марта, зубы теб? все спать не даютъ? — спросила она ее участливо по-эстонски.
— Это ты, милая барышня? — плаксиво отозвалась Марта. — Гд? тутъ заснуть ужъ… Охъ!
При этихъ словахъ она приподняла голову съ изголовья. Одну щеку y нея, оказалось, такъ раздуло, что носъ совс?мъ свернуло въ сторону. Лилли не могла удержаться отъ см?ха.
— На кого ты похожа, Марта! Ну, ну, не сердись. Еслибъ ты сама могла вид?ть себя въ зеркал?… Но посл? опухоли зубная боль, говорятъ, проходитъ.
— 'Проходитъ'! — проворчала Марта, бережно прикрывая ладонью свою вздутую щеку. — Такъ дергаетъ, такъ дергаетъ, ой-ой!
— Ахъ, б?дная! Я сама не знаю зубной боли, и никакихъ капель отъ зубовъ y меня н?тъ… Но вотъ что: есть y меня кельнская вода; она, слышно, очень помогаетъ. Сейчасъ принесу теб?…
— Не нужно, милая барышня, оставь. Знаю я эту кельнскую воду: вс? десны разъ?стъ. Съ вечера я положила себ? на щеку горячій м?шечекъ, — вотъ этотъ самый; такъ сперва словно полегчало. Да за ночь, вишь, остылъ…
— А что въ немъ такое? — полюбопытствовала Лилли, ощупывая небольшой пузатый м?шечекъ. —
