— Я здесь.
— Чем ты занимаешься? Мы уже все дома. Почему ты не спускаешься нас встречать?.. Ого, ты выглядишь потрясающе! Ну, и как все прошло? Веселье продолжалось? Когда ты приехала? Ты видела маму? Бедняжка, она малость прихворнула…
— Нет, я еще не виделась с ней, по-моему, она спит. Джереми сказал, всего лишь небольшое переутомление.
— Джереми?! Он здесь?
— Он приехал незадолго до меня. Останется на несколько дней. Сейчас они с Мэри, должно быть, думают, где его разместить. А что касается потрясающего вида, то кто бы говорил! Где ты взяла этот изумительный жакет?
— Это из вещей Афины. Шедевр Скьяпарелли[66]. Афина дала мне поносить. Правда, прелесть? Ах, Джудит, я должна быстренько рассказать тебе о Гace до того, как ты его увидишь. Это самый удивительный человек из всех, кого я встречала в жизни, мы уже столько времени провели вместе, и я, кажется, нисколько ему не наскучила…
Делясь этой увлекательной информацией, Лавди даже не старалась скрыть свою очевидную влюбленность, и ее лицо, ясно отражая все, что было у нее на сердце, светилось каким-то внутренним счастьем. Она и всегда была прехорошенькая, но сейчас выглядела просто сказочно. Казалось, подружка наконец-то бросила бравировать своим мальчишеским ухарством и решила вдруг повзрослеть. Она излучала какое-то сияние, подделать, имитировать которое невозможно. Влюбленность, решила про себя Джудит, к лицу Лавди не меньше, чем этот алый жакетик, который она одолжила у старшей сестры.
— Лавди, — хмыкнула Джудит. — Да еще не бывало, чтобы с тобой кто-нибудь соскучился.
— Да… но ты же понимаешь, что я хочу сказать…
— Да, понимаю, и я рада за тебя. — Джудит снова занялась прической. — И чем вы с ним занимались?
— О, всем! Купались, возились с лошадьми, я показала ему ферму, находила ему чудные места для зарисовок. Он страшно талантливый художник, уверена, он мог бы прославиться… Правда, он уже учится на инженера. Или будет служить в армии.
— В армии?
— Если начнется война. Он числится в полку «Гордонские горцы».
Но даже эта перспектива не могла омрачить сияющего торжества Лавди.
— Джереми записался добровольцем на флот, — сообщила Джудит.
— Неужели!
— Поэтому он и здесь. Короткий отпуск перед тем, как приступить к службе.
— Подумать только! — Но, как и все молодые влюбленные, Лавди была полностью поглощена своими чувствами, ее ничто не интересовало, кроме предмета страсти. — Я просто не могу дождаться, когда ты познакомишься с Гасом! Но не вздумай кокетничать с ним, а то еще понравишься ему больше, чем я. Жизнь преподносит нам невероятные сюрпризы, правда? Я думала, он будет таким же, как все эти зануды, которых Эдвард привозил домой, а он совсем другой.
— К счастью для него, а то ты бы ему жизни не дала. Лавди захихикала:
— Помнишь Обдела? Как он чуть не упал в обморок, когда Эдвард принес подстреленного им кролика?
— Ох, Лавди, бедный парень, как ты жестоко с ним обошлась! И звали его Абдиел, а не Обдел.
— Знаю, но согласись, Обдел больше ему подходит. Он ведь тогда чуть не обделался. Пойдем же скорее вниз, все уже заждались. Напитки подадут в сад, потом мы пойдем в бухточку, сегодня прилив, будем купаться…
— Я, может быть, пойду проведать тетю Лавинию.
— Как чудесно, что она не умерла. Я бы этого не пережила. Ну пошли, я не могу больше ждать. Хватит тебе прихорашиваться, ты и так отлично выглядишь…
Девушки вышли в сад через двустворчатую застекленную дверь гостиной, и их ослепил яркий свет. Сад тонул в сиянии полуденного солнца, море тоже блистало, отражая солнечный свет, — все вокруг сверкало, искрилось и дрожало в летнем бризе. То зеленели, то серебрились трепещущие листья эвкалипта; подхваченные ветром, неслись по лужайке темно-розовые лепестки, упавшие с цветущего розового куста; плясала и полоскалась на ветру плотная белая кайма зонта от солнца, укрепленного в отверстии посередине узорчатого чугунного стола.
На столе стоял поднос со стаканами, пепельницами, хрустящим картофелем и орехами в глиняных мисках. В тени под зонтом были расставлены полукругом матерчатые кресла, а на траве разостланы клетчатые шерстяные пледы. Погода была прекрасная, и предусмотрительный Неттлбед, зная, что молодежь из клана Кэри-Льюисов при любой возможности бежит из дома на воздух, не терял времени даром.
Джудит поискала глазами Эдварда, но его не было. Их ожидали только три человека, словно расставленные художником, пожелавшим оживить свой пейзаж человеческим присутствием. Эффект живописного полотна — момента, выхваченного из времени, — был настолько сильным, что Джудит разглядывала эту сцену оценивающим взглядом, будто перед ней находилась написанная маслом картина в золоченой раме, висящая в какой-нибудь прославленной галерее. «Перед обедом. Нанчерроу, 1939». Произведение искусства, которым многие мечтали бы владеть, отдали бы за него любые деньги, хранили бы как зеницу ока.
Три фигуры. На одном из пледов лежала, опершись на локти, Афина, ее белокурые волосы развевались, лицо было скрыто огромными черными очками. Двое мужчин, придвинув кресла, сидели напротив нее. Один — брюнет, другой — блондин. Они так и не переоделись после того, как сходили в церковь, однако сбросили пиджаки, стащили галстуки, закатали рукава сорочек и, несмотря на безукоризненно отглаженные брюки и сверкающие глянцем туфли, выглядели по-домашнему непринужденно.
Три фигуры. Афина и двое молодых людей, с которыми Джудит еще предстояло познакомиться. Она повторила про себя их имена: Гac Каллендер и Руперт Райкрофт. Так который же из них Гac? Человек, который пленил своенравное сердце Лавди и благодаря которому демонстративно грубый подросток, девчонка-сорвиголова всего за несколько дней окончательно преобразилась в блистательную молодую женщину в жакете Скьяпарелли, с накрашенными губами и светом любви в фиалковых глазах.
Лавди, не в силах утерпеть, бросилась к ним бегом и прервала их беседу:
— Где все?
Разговор прекратился. Афина осталась лежать на своем месте, а ее собеседники стали не без труда вылезать из своих шезлонгов.
— Ах, не вставайте, сидите, вы так удобно устроились!.. — запротестовала Лавди.
Джудит последовала за подругой и вышла на освещенную солнцем лужайку, охваченная мгновенной робостью, которая все еще мучила ее при встречах с новыми людьми, и надеясь, что ее смущения никто не заметит. Она отметила, что оба молодых человека высоки ростом, но блондин, особенно сухопарый и длинноногий, был выше своего компаньона.
— …Нет ли здесь чего-нибудь попить? У меня во рту пересохло после всех этих молитв и гимнов.
— Сейчас все будет, потерпи чуть-чуть, — обнадежила сестру Афина. Лавди плюхнулась рядом с ней на плед. Афина обратила темные стекла очков на Джудит:
— Привет, милая, какое удовольствие видеть тебя. Такое ощущение, будто тебя не было сто лет. Ты ведь еще не знакома с Гасом и Рупертом? Молодые люди, это наша дорогая Джудит, она нам почти как сестра. Без нее Нанчерроу всегда кажется каким-то пустым.
Афина, как и ее мать, обладала способностью вселять в окружающих уверенность и особенное чувство собственной значительности, Джудит сразу перестала тушеваться и улыбнулась.
— Здравствуйте, — поприветствовала она новых знакомцев, и они обменялись рукопожатиями. Тот, что был выше, оказался Рупертом, другом Афины, который пожертвовал неделей охоты ради того, чтобы привезти ее в Корнуолл. Это был военный с головы до пят, эталон гвардейского офицера: аккуратные усики, безжалостно остриженные волосы, решительно срезанный подбородок. Однако он не производил впечатление расхлябанного, изнеженного повесы «гусара»: лицо потемнело, словно дубленая кожа под жарким солнцем какой-то чужой земли, рукопожатие было крепким, а глаза с тяжелыми веками взирали на Джудит с интересом и дружелюбием.
