Зато Гас не подходил ни под какие готовые клише. Пытаясь разглядеть в нем ту таинственную стихию, перед которой пали неприступные укрепления Лавди, Джудит была вынуждена признать, что зашла в тупик. Глаза Гaca были темными, как черный кофе, кожа — оливкового оттенка, а глубокая ямочка на подбородке словно высечена резцом скульптора. Рот большой и красиво очерченный, но скупой на улыбку, во всей манере держаться чувствуется человек до странности сдержанный, возможно — стеснительный и, уж во всяком случае, глубоко скрытный. Попытка мысленно соотнести этого загадочного молодого человека с героем пылких, захлебывающихся признаний влюбленной Лавди вызывала только недоумение. Каким же образом такое могло произойти? Джудит не знала, что в точности она ожидала увидеть, но явно не это.
— Очень приятно, — произнес он, и мимолетная тень улыбки скользнула по его губам. Он произносил слова очень четко, без всякого акцента, однако не было ни намека на «тягучую» манеру речи большинства друзей Эдварда, которая усваивается в великосветском кругу с рождения. Что-то новенькое, подумала Джудит. Но почему бы и нет, в самом деле?
— Где вы сядете? Сейчас, я принесу вам кресло. И он отошел, чтобы подвинуть ей шезлонг.
— Так где же все? — опять спросила Лавди.
Пока остальные рассаживались по своим местам, Афина сообщила сестре:
— Папчик пошел к маме, а Эдвард отправился раздобыть нам чего-нибудь выпить. Неттлбед решил не выставлять выпивку, чтобы не нагрелась на жаре.
— Ты знаешь, что приехал Джереми?
— Неттлбед сказал. Приятный сюрприз, мама будет в восторге.
Джудит разъяснила:
— Он догуливает последние деньки перед тем, как начать службу корабельным врачом в Добровольческом резерве ВМС. Ему нужно явиться в свою часть в Девонпорте на следующей неделе.
— Боже, какой смелый! — изумилась Афина. — Милый Джереми, только он способен на такую самоотверженность.
— Расскажи о Джереми, — попросил ее Руперт.
— Я как раз пыталась это сделать, когда подошли Лавдн и Джудит. Джереми — еще один человек, ставший для нас почти родным. Он с нами с незапамятных времен. Его отец — наш семейный доктор, и когда-то Джереми был домашним учителем Эдварда. Видно, он приехал, когда мы все были в церкви.
— Он останется здесь до самого отъезда в Девонпорт, — вставила Джудит.
— Мы все должны будем лелеять и баловать его, чтобы сделать для него эти несколько дней незабываемыми.
Пиджак Гаса лежал на траве позади него. Он потянулся к нему, чтобы вытащить из кармана сигареты и зажигалку. Когда он поднял пиджак с земли, из внутреннего кармана выскользнул какой-то предмет и упал на траву сбоку от кресла Джудит. Она увидела, что это пухлый альбомчик, перетянутый резинкой. Лавди, сидящая у ног Гаса, так и набросилась на него:
— Твой альбом с набросками! Ты же не хочешь потерять его! Он немного смутился:
— Ой… виноват.
Он наклонился, чтобы поднять альбом, но Лавди уже завладела им.
— Прошу тебя, позволь мне показать Джудит. Ты ведь не будешь возражать. Ты такой замечательный художник, я хочу, чтобы она убедилась. Пожалуйста!
— Уверен, ей это не интересно…
— Ах, хватит скромничать, Гас, разумеется, ей интересно. Нам всем интересно. Не упрямься.
Джудит внезапно пожалела Гаса, который явно не хотел выставлять напоказ свое глубоко личное увлечение. Она стала на его сторону:
— Лавди, может быть, Гас не хочет, чтобы мы глазели на его рисунки.
— Что значит — «глазели»? Все просто хотят оценить по достоинству эти восхитительные работы.
Джудит перевела взгляд на Гаса:
— Вы всегда носите с собой свой альбом?
— Всегда. — Внезапно он улыбнулся ей, видимо, в благодарность за то, что она отнеслась к нему с пониманием, и улыбка преобразила его слишком строгое лицо. — В самый неожиданный момент что-нибудь может броситься в глаза и попроситься на бумагу, и тогда это адская мука, если при себе не окажется орудий, чтобы запечатлеть увиденное. Некоторые люди любят фотографировать, но у меня лучше получается рисовать.
— Такое случается даже в церкви?
— Не исключено, — рассмеялся он. — Хотя у меня не хватило бы смелости приняться за рисование в храме. Я просто всюду ношу альбом с собой.
— Как мелкие деньги.
— Вот именно. — Он взял альбом у Лавди и бросил его на колени Джудит. — Возьмите.
—Вы действительно не против?
— Конечно, нет. Всего лишь пустяковые наброски, ничего особенно интересного.
Лавди нетерпеливо завладела инициативой: придвинулась к Джудит, встала на колени возле ее кресла, стянула резинку с книжечки и положила ее на колено Джудит, потом стала переворачивать страницы, сопровождая показ горделивыми комментариями, будто бы эскизы принадлежали ей.
— …А вот бухточка. Правда, прелесть? Гас сделал набросок всего за одну минуту! Это валун в поле, а это — скотный двор миссис Мадж с курами на крыльце…
По мере того как страницы медленно переворачивались у нее перед глазами, в Джудит росло удивление: она убеждалась, что это работы настоящего профессионала. Каждый маленький карандашный рисунок был выполнен с точностью и детальностью архитектурного чертежа, снабжен заголовком и датой, указывающими на конкретное место и время. «Пляж в Нанчерроу», «Ферма Лиджи». Сделав зарисовку карандашом, Гас довершал эскиз бледными акварельными мазками, и колорит впечатлял оригинальностью — цвета были подмечены глазом истинного художника: труба оловянного рудника в вечернем свете представала сиреневой, гранит отсвечивал розовым кораллом, шиферные крыши лиловели гиацинтами. Этих оттенков Джудит — как, вероятно, и большинство людей на свете — никогда раньше не замечала.
Вот пляж — пенистые буруны накатывают на песок на фоне размытой сини горизонта. На следующей странице роузмаллионская церковь — древний, одиннадцатого века портал с резными украшениями и капителями в романском стиле. Ей даже стало стыдно, когда она поняла, что Гас увидел красоту и симметрию, которых она, Джудит, проходившая под этими сводами бессчетное число раз, так и не удосужилась заметить.
Они пролистали уже половину альбома, когда Лавди объявила:
— Все, этот набросок последний. Дальше пока пусто. — И она торжественным взмахом руки открыла последнюю страницу. — А это я. Гас нарисовал меня.
Пояснять не было необходимости. Лавди была изображена на фоне моря, сидящая на вершине какой-то скалы, босая, в выцветшем розовом бумажном платье, с растрепанными ветром темными вихрами. И Джудит увидела, что здесь Гас отступил от буквального копирования и воспользовался правом художника на преувеличение — руки, ноги, тонкую шею модели он удлинил, еще более заострил худенькие плечи, подчеркнул изящную небрежность позы. Благодаря этому ему каким-то образом удалось передать самую женственную сущность Лавди — ее хрупкую уязвимость, сладостную нежность. И все вдруг стало на свои места, Джудит поняла, что чувство, связывающее Гаса и Лавди, не одностороннее, как она считала вначале; этот миниатюрный портрет был создан с любовью, и Джудит вдруг почувствовала себя бесстыдным соглядатаем, который вторгся в таинство наиболее интимной близости.
Повисло молчание. Джудит слышала, как будто в отдалении, голоса разговаривающих между собой Афины и Руперта. Афина плела венок из маргариток. Потом Лавди заговорила:
— Тебе нравится, Джудит?
Джудит быстро закрыла альбом и стянула его резинкой.
— Правда, хорошо?
— Очень хорошо.
Она подняла глаза и увидела, что Гас наблюдает за ней. На долю секунды она ощутила удивительную близость и взаимопонимание с этим человеком. «Ты поняла. Я знаю, что ты знаешь. Не говори ничего». Он молчал, но эти слова проникли в ее сознание, словно телепатическое послание. Она с улыбкой перекинула
