куда лучше, чем обычные люди. Пол был застлан толстым плетеным матом, и на нем сидели две весьма очаровательных женщины. Они улыбнулись, радостно защебетали, и Выдра оторопел в очередной раз.
Глаза у женщин были желтыми, деградантскими, с вертикальными щелями зрачков. Но у них не было клыков. Зубы их выглядели вполне обычно, по-человечески.
– Эй, Хилати, – спросил он Дикобраза почему-то шепотом, словно боясь, что женщины услышат его и обидятся. – А что у них с зубами? Почему они не такие длинные и острые, как у тебя? Они что, не яхи?
– Они мои жены, – не без гордости сказал Хилати. – Красивые, да? Я сам очень красивый, и жены у меня красивые, и дети красивые. А у женщин не бывает таких зубов, как у мужчин. У женщин зубы маленькие – как у анчанчу.
«Половой диморфизм», – подумал Выдра, вспомнив курс биологии. Почему-то в голову его пришли мандрилы – самки у них тоже выглядят скромнее и миролюбивее, чем самцы.
Самки яхи выглядели что надо. Две миниатюрные индейские девушки лет двадцати пяти, с коротко обрезанными волосами, совершенно голые, поднялись на ноги и с веселыми трелями бросились Дикобразу на шею, прижались к нему стройными горячими телами спереди и сзади. Мужской орган Выдры немедленно вскочил по стойке смирно. Выдра почувствовал, что еще минута, и он испачкает новый спальник…
– Хилати, брат, – едва не заорал он, – пойдем наружу, что-то мне жарко!
– Ты боишься излить семя? – простодушно спросил Дикобраз.
– Да, боюсь!
– Не бойся. Ты не сможешь излить семя в моих жен, и я не смогу. Потому что моих жен больше нет. Их убили. Когда анчанчу забирали меня, жены кричали и дрались, и их сожгли огнем, и четверых моих детей тоже сожгли, и овец тоже. Вот, смотри, что с ними стало.
Картинка сменилась, Хилати оказался на краю поляны Связанный, он катался по траве и бился в судорогах, пытаясь освободиться от пут. Метрах в пяти от него пятеро анчанчу в синих скафандрах методично, хладнокровно избивали ногами двух женщин. Четыре окровавленных детских тела распластались неподалеку – они казались мертвыми. Один из «жуков» направил ствол черной трубы на жилище Хилати и выстрелил. Пламя охватило живой дом-дерево, взвилось до небес, взметнулись клубы дыма. Анчанчу схватили женщин, избитых до полусмерти, но еще живых, поволокли их к костру и швырнули в огонь. Один из детей пришел в себя, приподнялся и громко застонал…
– Хватит! – умоляюще зашептал Выдра. – Хватит, Хилати, не показывай мне это! Я не могу это видеть!
– Почему же? – холодно просвистел Дикобраз, сворачивая душераздирающую картину. – Ты ведь сам анчанчу, Выдра, и ты любишь убивать. Ты пришел сюда, чтобы убить всех яхи, и уже убил одного из нас, задушил его, и убил бы меня, если бы я не поймал тебя первым и не дал тебе листьев. А еще я слышал твои мысли, и знаю, что ты убил многих анчанчу…
– Я не убью больше ни одного яхи. И не все анчанчу плохие. То, что делают с вами – неправильно. Нам нужно вырваться отсюда, найти хороших людей и рассказать им обо всем. И тогда все будет хорошо.
– Мы не сможем уйти отсюда, все умрем здесь. Отсюда нельзя уйти, потому что это место сторожит синий огонь – он сжег двоих яхи, когда они хотели уйти. И ты умрешь, Выдра, потому что ты хороший человек. А анчанчу убивают хороших – так им велит небо.
– Смерть – лишь ворота, за которыми открываются тайны, – вспомнил Томас слова отца. – Не страшно умереть, Хилати. Страшно, если плохие анчанчу будут дальше убивать вас и жечь огнем ваших жен и детей. Мы должны делать то, что нам нужно делать – таков наш путь.
– Я опять не понимаю тебя, ты думаешь странно, – Хилати раздраженно стукнул кулаком по полу. – Я могу взять тебя с собой, увести и спрятать. И может быть, плохие анчанчу не найдут нас. Они не любят лес, плохо понимают его. Ваш лес большой, мы будем долго прятаться от анчанчу, а потом они уйдут.
– Меня не спрячешь, – Выдра постучал ногтем по телетранслятору на предплечье. – Эта штука покажет плохим людям, где я нахожусь. Она кричит и анчанчу слышат ее голос.
– Тогда я не знаю, что делать.
– Я тоже, – признался Выдра. – Но еще раз обещаю, что больше не убью ни одного яхи. Я сделал выбор, брат.
– Йуспаарамассси, – прошепелявил Дикобраз в ответ.
Утро началось как обычно: голос Нортона громко скомандовал подъем, Выдра проснулся и обнаружил, что, мягко говоря, нездоров. Он плохо выспался (полночи проговорил со свистуном), его раны и ушибы и не думали заживать. Бутылка вина, выпитая вечером, тоже не добавила здоровья. Вряд ли Выдра смог бы победить сейчас свистуна обычным образом, в бою без оружия. Но это не имело особого значения, потому что Томас больше не собирался убивать свистунов – ни одного в своей жизни.
– Шеф, я плохо себя чувствую, – сообщил Выдра. – Думаю, сегодня я не смогу пойти на работу. Дайте мне больничный на недельку… нет, лучше на две. Кстати, я не возражаю против госпитализации. Оплата больницы – за мой счет, я не привередливый.
– Уанапаку, сукин сын, вставай немедленно! – рявкнул Нортон так громко, что голову Выдры прошил кинжальный импульс боли. – Ты задолбал меня, Уанапаку, мать твою, своими дурацкими шутками! Неужели ты еще не понял, что отлынивать здесь бесполезно? Мы дали тебе все, что ты просил, ты живешь как у Христа за пазухой, спишь в хорошей палатке, жрешь и пьешь вволю, доктор к тебе приезжал, деньги тебе каждый день капают приличные, а ты все выпендриваешься, треплешь мне нервы! Хочешь всего лишиться? Я тебе это устрою. Даю пять минут на то, чтобы встать и приступить к завтраку, иначе приеду сам, набью морду и выкину тебя на хрен в ближайшую лужу – живи там. Ты понял?
– Понял, – сказал Выдра, повернулся на бок, положил руку под щеку и смежил веки. Блаженствовать ему оставалось совсем недолго, так почему бы не поваляться в свое удовольствие в последние минуты перед очередными большими неприятностями?
Ровно через пять минут Нортон гаркнул снова:
– Почему лежишь, Уанапаку, мать твою? Человеческих слов не понимаешь? Я наказываю тебя – сегодня пойдешь работать без завтрака!
