Эйсбар прочел: «Не начинается ли ветер?» И тут же ударил порыв. Эйсбара сорвало со шпиля и на раскачивающемся канате отбросило от шпиля на несколько метров. Было ясно, что ветер делает замах. Эйсбар не успел еще понять, что случилось, а его на огромной скорости уже несло обратно. Яростно вцепившись в веревку, он пытался затормозить движение, но металлический остов адмиралтейской иглы неуклонно приближался. Деваться было некуда. Панорама города мчалась за ним. Сейчас его расплющит о шпиль и… «Вот и славный финал, — мелькнуло у него в голове. — Вот и монтаж аттракционов».
Цирк Эйсбар не любил и успел подумать, как глупо погибать в облике воздушного гимнаста — какой дешевый фарс! В шквале ужаса замелькала нарезка кадров: его тело на мостовой, кричащий рот старухи, около которой он упал, алая икра вываливается из горячего блина… Он широко открыл глаза и неотрывно глядел на ослепительное золотое сияние, которое надвигалось на него. Вдруг он почувствовал, как чьи-то руки подхватили его. Дьявольский полет остановился. Альпинист крепко держал его, беспомощно повисшего в полуметре от шпиля. Раз они с Гессом на балконе, не очень понятно, куда он, Эйсбар, падает, нужно точнее прописать движение в сцене. Второй горный акробат уже пристегнул к себе оператора и помогал ему спускаться.
К машине шли на ватных ногах. Долго молчали, курили. У Гесса сильно дрожали руки. Эйсбар был внешне невозмутим, и только по коротким быстрым затяжкам можно было судить о степени его волнения.
— Копии скульптур надо делать и из папье-маше, и из гипса. Когда они станут взрываться одна за другой, будет фактурно, — были его первые слова.
— Сколько? — Метелица уже достал блокнот и карандашик.
— Не меньше тысячи.
Гесс смотрел в окно. По тротуарам фланировали горожане, и то, что они такие разные, такие живые, — почему-то было очень приятно Гессу. Ужас отступал.
— Куда теперь? На Ростральную колонну? — вдруг сказали они с Эйсбаром хором, повернувшись друг к другу.
…Прошло несколько недель. К концу марта съемки вошли в колею, а Эйсбар — во вкус. Почти все его идеи находили одобрительный отклик у конторы Долгорукого. Собирались снимать одну из ключевых сцен: многотысячную разгоряченную толпу, изобразить которую вызвались рабочие Путиловского, ведомые директором самодеятельного театра, который уже не первый год «бузотерствовал» при заводе. Оплату «массовке» — так стали называть этих непрофессиональных участников кинодейства — директор выбил довольно приличную, чем тоже гордился. Эйсбар решил сам посмотреть и отобрать первую сотню — лица, которые будут появляться на крупном и среднем планах.
Рабочий люд клубился в темном коридоре съемочного ателье, заняв все кресла и диваны, расположившись на полу, покуривая, пересмеиваясь, переругиваясь, жуя пирожки и ситники и попивая чай из оловянных кружек, который разносили шустрые помощники.
— Слушайте, Метелица, поставьте там пару ламп, чтобы можно было разглядеть лица, — сказал Эйсбар своей незаменимой и безотказной марионетке.
— Yes, — тот присел в полупоклоне. Изъяснялся он теперь на английский манер: в буфетной Метелица уже пустил сплетню о том, что после феноменального успеха будущей фильмы не только в пределах империи, но и на европейских и американских землях он двинется в Холливуд. — Прикажете передать ваши рисунки ассистенту для отбора? Номер завтрашней сцены могу уточнить?
Эйсбар в ответ неопределенно махнул рукой — не до рисунков! Метелица ловко повернулся на пяточках, подмигнул сам себе, и через секунду его фальцетный голосок уже слышался в коридорах. Надвинув на глаза кепку, подхваченную в реквизиторской, Эйсбар отправился на разведку. Обычно режиссеры смотрели массовку поверхностным взглядом, в общем и целом — соответстуют ли костюмы эпохе да достаточное ли количество народу пригнали на площадку… Но Эйсбара интересовали лица и дух толпы, разница между ее расслабленным состоянием и напряжением, которое должно бить с экрана. Как генерал, обходящий караул, выискивая просчеты солдат и тыча пальцем в плохо начищенные пуговицы, он еще пройтись успеет — и толку от такой экзекуции, по мизансцене напоминающей подготовку к расправе, будет немного, считал он. Теперь же он пробирался сквозь толпу тел — пахло потом и вяленым мясом.
— …как скажут на первый и второй рассчитаться и в матюгальник начнут вопить «Четные — бегут! Нечетные — падают!», притворяйся во всех случаях нечетным, — наставлял старикашка с окладистой бородой юношу с хорошим квадратным подбородком. — Легче лежать, чем бегать. Пусть дураки бегают за те же деньги, — «подбородок» охотно кивал.
Эйсбар приостановился около лампы, делая вид, что поправляет проводку. Юноша с подбородком неплох. Вытащить его на первый план в покушении на гимназистку. Между тем старичок продолжал:
— В аппарат не пялься, прячь лицо, но незаметно. Примелькается рожа, больше не возьмут. А ежели пиротехники туману напустят, за туман и держись. Опять-таки хорошо пролезть в фон — это когда за головой главного артиста. Фон они повторять любят — глядишь, опять вызовут, ежели артист что напортачил. Тут, мальчик, как в любом другом деле, нужна сноровка. Откуда будешь?
— Из-под Орла, — ответил басок.
— А по фамилии?
— Панкратов.
— Меня держись, Панкратов, я заводские будни давно за плечами оставил, съемками уж какой год промышляю…
Следующим персонажем, замеченным Эйсбаром, была свернувшаяся в рогалик старуха. То, что она жива, следовало только из искрометного мельканья спиц у нее в руках. За спиной ее болтался ярко-желтый полосатый шарф, коего связано было уже несколько метров. «Старуха — натуральная убийца, лучше и не загримируешь», — рассмеялся про себя Эйсбар и вернулся в кабинет. Пусть все-таки лица отберет ассистент. В ассистенты он взял паренька, который снимал у Студенкина гоночные фильмы про ковбоев: крупные планы копыт, потная грива, лошадиный глаз. И хорошая жесткость в съемках.
На следующий день пошел дождь со снегом, с Невы задул холодный ветер, и все шло к тому, чтобы отменять съемку. Однако фабричные с утра уже были рассредоточены в переулках вокруг Зимнего дворца и ждали команды. Над камерой и прочим хозяйством Гесса — его бивуак расположился на крыше новенького десятиэтажного доходного дома купца Садовникова — натянули тент. Гесс то и дело выбегал из-под него — на крыше предусмотрительно выложили из досок площадку, — смотрел в небо, стряхивал с носа и очков капли, возвращался под тент и записывал что-то в свой дневничок.
— Через полчаса сможем снимать, — наконец сказал он Эйсбару, закончив чертить какой-то график. — Персепитация… — Он опять вышел под дождь и пощупал его пальцами, будто это не хлябь, а мягкая ткань. — Персепитация вот-вот закончится, поверь мне…
— Я пока спущусь вниз.
Около лифта на первом этаже Эйсбара поджидал человек. Открыв зонт и держа его высоко над головой Эйсбара, человек пошел за ним по улице, пытаясь попасть в его широкий шаг и держась несколько сзади. Эйсбар хотел было пробормотать: «Я сам», — но… но он уже слегка привык к комфорту, которым его окружала контора Долгорукого. Зонт был большой, и казалось, от дождя Эйсбара отделяет невидимая стена. Массовке тоже наспех построили тенты, под ними они развели костры и в основном дулись в карты.
Гимназисточка — актриса из балетной школы при Мариинском театре — выскочила из павильона навстречу Эйсбару. Подняла к нему белое, курносое, светящееся готовностью исполнить любое желание личико, улыбнулась. Он качнул головой — пока ничего не требуется. Отведя левую руку в сторону, как в балетном па, она развернулась вслед за своей рукой и прошествовала обратно в павильон. Через дорогу послышался лошадиный топот и стук колес о булыжник. Вообще-то движение в квартале было перекрыто, несколько отрядов конной полиции занималось охраной съемочного спокойствия, но возница явно был из лихих, решил, видно, поиграть в американскую фильму. Он стегал лошадь, прикрикивал, оглядывался, нет ли погони, а на самом деле метил в маленький переулочек-тупичок около Большой Конюшенной. Из конки высунулась дамочка, которая острием зонтика указывала и на балеринку, и на Эйсбара, и на темные клумбы массовки, видимо, объясняя сидящему под чехлом спутнику, что тут происходит.
Эйсбар выхватил из рук помощника рупор, и над улицей разнесся его резкий голос:
— Художника ко мне! Срочно!
Приказ эхом пронесся сквозь палаточный городок, устроенный в переулке, и из его глубин показался
