человек, который, припадая на одну ногу и попыхивая папироской, поспешил на зов.
— Зонтиков надо штук десять, — быстро отдавал распоряжения Эйсбар. — И скажите ассистенту — там в коридоре в рассыпях массовки сидит бабка со спицами. Ее — в кадр на крупный план!
В сценарии предполагалось, что озверевшая толпа забрасывает юную гимназисточку комьями грязного снега. Но зонтик любопытной дамочки решил дело. Эйсбар быстро набрасывал на листке план сцены — резкие линии летели из-под карандаша, как искры. Сверху на него в подзорную трубу смотрел Гесс. Подкрутил колечко визира, чтобы навести резкость и присмотреться, что за каракули там множит Эйсбар. Через минуту дождь закончился. Гесс взял в руки рупор.
— Серж, сейчас снимаем сцену по плану? Или? — несся над улицей его глухой голос. — Я буду готов через десять минут. Сцену с зонтиками предлагаю снимать в павильоне. Есть идея…
Эйсбар поднял голову и с благодарностью кивнул Гессу — маленькой фигурке на крыше дома. На своей гигантской съемочной площадке они чувствовали себя как дома: солнце, прикрытое накидкой облаков, — абажур, тротуары — пол, дома — шкафы, балконы — ящики. Дав указания ассистенту, Эйсбар пошел наверх. Массовка вылезала из-под тентов и, ведомая невидимой армией помощников Метелицы, занимала исходные позиции в переулках и подъездах, откуда ей предстояло хлынуть к Певческому мосту и перекрестку Дворцовой площади и Миллионной.
— Михеич, пятьсот! Нормально будет? А господин Валентинов — четыреста! — голос Гесса носился над площадкой, как невидимое существо, как привидение, бестелесное и всюду проникающее. К «привидению» прислушались гигантские лампы и — одновременно включились все. Жесткий желтый свет хлынул из многочисленных стеклянных тарелок, впаянных в большие металлические конструкции, напоминающие стволы деревьев. «Деревья» укоренили в двух точках на улице и в проемах нескольких окон дома.
Эйсбар был уже наверху, около камеры, и смотрел в окуляр, правильно ли выставлена мизансцена. Рядом стоял Гесс, чуть в стороне — ассистент, за ним на расстоянии нескольких шагов — Метелица. Эйсбар кивнул. Камера застрекотала, и все сдвинулось с места. Толпа повалила из уличных щелей, как дым из чайника, заворачиваясь вьюном на маленькой площади около моста, пузырящейся вулканической лавой потекла в сторону Дворцовой площади. Из окон начали высовываться головы зевак.
Сняли два дубля. Перед тем как снова давать команду разношерстной массе к движению (командовал массовкой Метелица, как-то уж так получилось, что в силу своей мобильности он оказался почти главным конфидантом Эйсбара, помимо Гесса, конечно), Эйсбар вдруг взял рупор и провозгласил небесам и земле:
— Господин Панкратов! Да-да, вы, поблизости от господина с библейской бородой! Господин Панкратов, вы не могли бы бежать поэнергичней? Просим!
Гесс хохотнул в кулак — этот трюк с воздействием на массовку через одну фамилию они вместе и придумали.
А люди внизу заколыхались, заволновались и те, кто стояли неподалеку от Панкратова, юноши с тяжелым квадратным подбородком, с уважением посмотрели на него. «А говорят, они тут одного от другого не отличают. Все врут…» — разнесся шепоток в толпе. Старикан подмигнул Панкратову. Тот поправил бескозырку. И через мгновение они уже снова бежали по каменистой мостовой, размеченной цветными стрелками: где давать на два метра направо, где налево, где начинать трясти ружьями.
Эйсбар смотрел на линию горизонта, обозначенную вдалеке блеклой линией крыш, и раздумывал, где поставить завтра вторую камеру. Скоро Гесс отправился с командой осветителей ставить юпитеры на крышу Зимнего дворца. Там медные девы покорно ждали, когда им станут слепить глаза, и они со страхом и трепетом будут взирать с высоты своей вечности на бунтующий люд. Это была новая идея Гесса — хитрым образом делать подсветку объектов в дневное время. Искусственное освещение добавит настроение в кадр, изменит реальность ровно в той степени, чтобы она превратилась в морок. Всего этого проговаривать не потребовалось — еще несколько дней назад стоило Гессу включить один юпитер и осветить прыгающего в луже малыша, как стало ясно, каким неземным выглядит дитя. Эйсбар ликовал. Сейчас Гесс разглядывал разрез облака, откуда рано или поздно полыхнет молния, и не мог решить, как сделать эту «рану» ярко фиолетовой. Одно цветное пятно на черно-белой пленке, как оно может все перевернуть!
Жорж Мельес, восхитительный неподражаемый волшебник Мельес, содержал целую мастерскую рисовальщиков, чтобы делать свои фильмы цветными, но он сказочник, это совсем другое дело. Гесс улыбнулся сам себе — он обожал Мельеса, его фокусы с исчезающими и множащимися головами, бесподобный трюк, когда головы оказываются нотами на пятилинейном нотном стане. В глубине души Гесс жалел, что родился лет на пятнадцать позже, чем надо, и все настоящие кинотрюки уже выдуманы Мельесом — теперь их можно только укрупнять, видоизменять, вносить новый смысл. Зато свет… Хитрым светом можно сделать фильму, которую не опишешь на бумаге. Вот и сегодня будет красота какая-то…
А в подворотне прятался тот самый извозчик, который час назад прорвался сквозь полицейскую охрану и куролесил по оцепленному кварталу и из коляски которого появлялось острие зонтика. В коляске сидела Нина Петровна Зарецкая и наблюдала за происходящим, опершись рукой в замшевой перчатке на мужскую трость. Она хотела посмотреть на Эйсбара в деле. Так уж она привыкла по старой театральной школе: приди за кулисы заранее, до своей репетиции, приоденься кухаркой да посмотри, что за фрукт режиссер, чего хочет, а главное, как с актерами обходится. Потом другие актеры будут уши прочищать — как же понять новый талант, как усмотреть «зерно», а госпожа Зарецкая лишь поддакивает да похвалы принимает.
Зарецкая пригрелась в воспоминаниях, и когда перед ней появилось лицо Эйсбара, она сначала не поняла, что это за физиономия: вроде и знакомая, а вроде и нет.
— Нина Петровна, приветствую вас!
— А-а, Сергей Борисович! А я тут навещаю подругу. Я гляжу, у вас тут просто строительство Вавилонской башни! Весь город бегает наперегонки. Ходят слухи, мост будут в неурочное время разводить.
— Слухи — вещь полезная — они же превращаются в явь, — вежливо отозвался Эйсбар.
— К вопросу о яви, — не без назидательности продолжила Зарецкая. — Роль я свою изучила, но, скажу вам с высоты своих стариковских лет, не вижу ее рисунка, не хватает прорисовки, в известном смысле орнамента, — Нина Петровна вдруг почувствовала, что душа ее и, что опаснее, тело поплыли, как это бывало всегда, когда, как она выражалась, «крупные режиссеры входили в ее жизнь». Эйсбар был моложе Зарецкой лет на двадцать, что не уменьшало его крупности. — Неужели в вашей фильме не нашлось мне роли, так сказать, менее спортивной? Это что ж такое, скажите на милость? Пожилая дама будет всю улицу тащиться по земле, схватившись за ногу голодранца? Эквилибристика какая-то получается, если мы не говорим тут о метафоре.
— Не говорим, — коротко ответил Эйсбар.
Зарецкая знойно (как ей казалось) прищурилась в ответ.
— Ну-ну… Посмотрим, как сработает эта ваша акробатика. Господина Мейерхольда хотите переплюнуть — извольте.
— Кстати, ключ я вам, Нина Петровна, приготовил. Не то чтобы золотой, но мельхиоровый точно, — Эйсбар как мог поддерживал разговор с театральной гранд-дамой на ее языке. — Почту за честь, если завтра вы сможете прибыть на два часа раньше объявленного и посмотрите съемки сцены, предваряющей ваше появление на экране. Появится ваш двойник, злой, опасный двойник.
И он раскланялся, без лишних сантиментов завершив встречу с дивой. И, пока она по привычке тянула ему руку для поцелуя, он уже шел прочь из подворотни, думая о своем.
Глава 11
Ленни приезжает в Петербург
Черные клювы зонтов долбили по распластанному на каменном парапете телу в форменном гимназическом платье. Гимназистка заслоняла лицо руками, съеживалась в комок, пыталась откатиться в сторону, хоть на секунду увернуться, спастись. Но клювы все били и били в одну точку. Злобные
