Дрожь в душе своей унявши, я решил не медлить дальше,
'Сэр, – сказал, – Мадам, быть может, – право, искренней всего,
Умоляю вас, простите, был ваш стук настолько тихим,
Деликатнейшим и тихим в дверь жилища моего,
Что я вас едва расслышал.' – Отпер дверь… И – никого.
Тьма лишь, больше ничего.
Я стоял, ошеломленный, в тьму глядящий, напряженный,
Дикой грезою пронзенный, небывалой до сих пор…
Долго ждал, но тьма молчала, больше знака не давала.
И одно лишь было слово здесь обронено: 'Линор?' -
Я шепнул его, и эхо мне вернуло вздох: 'Линор!'
Ясный вздох – и явный вздор.
В дом пустой вернувшись снова, с болью в сердце – нет ей
слова,
Вскоре стук услышал новый – громче прежнего того.
'Видно, – я сказал, – там что-то бьет в оконную решетку.
Надо бы проверить, что там странно так стучит в окно.
Только сердце успокою, и взгляну, что бьет в окно.
Ветер лишь, скорей всего!'
Только распахнул я ставни, как влетел, шумя крылами,
В дом мой Ворон величавый, очевидец тьмы времен.
И надменно, без почтенья, без малейшего смущенья,
Будто лорд, без приглашенья, важно сел над дверью он -
Заскочив на бюст Паллады, важно, будто бы на трон, -
Сел, и все, и замер он.
И при виде черной птицы, смог я вдруг развеселиться,
Словно шутка над испугом – этот траурный убор.
'Хоть хохол торчит – не очень, не пуглив ты, это точно, -
Я признал. – Зловещий Ворон, знающий Ночной простор -
Как зовешься, покоривший Ночь – Плутона злой простор?'
Ворон каркнул – 'Nevermore!'1
Потрясен я был нескладной птицей, говорившей складно,
Пусть ответ ее, конечно, был не складный разговор;
Невозможно согласиться, чтоб к кому влетела птица,
Осчастливив тем, что села, как еще один затвор, -
На скульптурный бюст над дверью, будто чудище-затвор, -
С этой кличкой – 'Nevermore'.
Но сидел он отрешенно, так сказав, на бюсте, словно,
Вместе с этим странным словом жизнь покинула его,
Ничего не добавляя, ни пера не поправляя -
Лишь когда пробормотал я, 'Как друзья все, до сих пор -
Утром он меня оставит, как Надежды, до сих пор.' -
Вдруг изрек он: 'Nevermore.'
От внезапности я вздрогнул – да и кстати было слово.
'Несомненно, – я промолвил, – заучил он этот вздор -
Вздох хозяина, чьи беды не давали видеть света,
И печалям стал ответом, как припев иль заговор -
И надеждам отпеваньем – тот тоскливый заговор:
'О, довольно – nevermore.'
Но, как прежде, эта птица – повод, в шутке, мне забыться;
Кресло к двери развернул я, к бюсту, к Ворону в упор,
И на бархат опустился, и в фантазии пустился,
Сочиняя, что пророчил мне посланец давних пор -
Черный, мрачный и ужасный очевидец давних пор,
Мне прокаркав: 'Nevermore.'
Так сидел я, в размышленье, но уже без обращенья
К птице, чьи глаза сверкали, в сердце мне вжигая взор,
И мечтал я, отдыхая, мягкий бархат приминая,
Что свет лампы, обтекая, в странный превращал узор.
Фиолетовый тот бархат, тот причудливый узор,
Ей не смять, ах, nevermore!
Воздух, в сладком представленье, загустел в хмельном куренье -
Серафим махнул кадилом, став незримо на ковер.
'Бедный грешник, – тут вскричал я, – Божьи ангелы, слетая,
Дарят отдых, мир, непентес1 горькой скорби о Линор;
Жадно пей благой непентес – пей, и позабудь Линор!'
Каркнул Ворон: 'Nevermore.'
Я сказал: 'Исчадье ада! – Ворон вещий, или дьявол! -
Послан ли сюда Лукавым, или брошен в сей простор
Ты неистовой стихией, в царство колдовской пустыни,
В дом, где Ужасом все стынет – о, ответь мне, вещий взор -
Ждет ли Галаад целебный? – заклинаю, вещий взор!'
Каркнул Ворон: 'Nevermore.'
Я сказал: 'Исчадье ада! – Ворон вещий, или дьявол! -
В Небесах, что Бог над нами, возлюбивший нас, простер -
Предреки: душе скорбящей, ныне далеко бродящей,
Встретится святая дева – ангел с именем Линор,
Незабвенный, лучезарный ангел с именем Линор.'
Каркнул Ворон: 'Nevermore.'
'Птица-бес, ты стала лишней! – завопил я тут, вскочивши. -
Убирайся – в Ночь, и Бурю, и Плутона злой простор! -
Черных перьев не роняя, знака лжи не оставляя,
Дом немедля покидая – наш закончен разговор!
Клюв свой вынь навек из сердца, прочь же, кончен разговор!'
Каркнул Ворон: 'Nevermore.'
