(СТИХИиА, кн.3. М., Ладомир, 2001)
Ворон Перевод Игоря Голубева
Било полночь. Был я болен, духом пуст и обездолен,
Заблудился в старой Книге, в неразгаданных словах.
Пробужденьем от кошмара прозвучали три удара,
Как когда-то – три удара старой битой на дверях.
Я подумал: там прохожий зябко ёжится в дверях,
Заблудившийся в полях.
Только я привстал со стула, лампа, помню я, мигнула,
Пламя словно бы от ветра закачалось на свечах.
И внизу качнулись тени – сумма смуты и смятений,
Не вопросы, просто тени, молча лёгшие во прах…
Ах, Ленор, моя утрата, ночи, лёгшие во прах…
Ты ушла – и мир зачах.
Зашуршало что-то в шторах, из угла донёсся шорох,
Будто ночи одиночеств отражаются в вещах,
Довершают мне потерю приглашеньем к суеверью,
Тут же кто-то ждёт за дверью с чёрной ночью на плечах…
Я нарочно медлю, что ли? Поневоле смутный страх,
Если полночь на часах.
Впрочем, хватит! Может, хуже там – кому-то – в зимней стуже.
Я откинул крюк тяжёлый и за дверью нараспах
Огляделся: 'Гость иль гостья, здесь темно как на погосте,
Где же вы? Не прячьтесь, бросьте!…' – Пустота и снежный прах.
Леденеющий от злости, ветер гонит снежный прах,
Стонет в кленах и в кустах.
Но озноб бежит по коже не от ветра, не похоже,
Вроде б что-то или кто-то, заблудившийся в мирах,
Из глубин декабрьской ночи сообщить мне что-то хочет,
Передать мне что-то хочет знаком или на словах.
Вдруг 'Ленор' шепнуло эхо… Может – я позвал впотьмах,
Может, просто шум в ушах.
У меня замёрзло сердце, я вернулся в дом согреться,
Сел к камину и услышал тот же стук, вернувший страх.
Но сказал себе: 'Так часто клёны полночью стучатся,
Нам мерещатся несчастья, людям, жмущимся в домах, -
Будто призраки стучатся к людям, жмущимся в домах,
А всего-то – ветки взмах'.
Но едва окно раскрыл я, вижу клюв, глаза и крылья -
Мне шагнул навстречу Ворон, и крыла тяжёлый взмах
Чадо Вечности и Ада перенёс на бюст Паллады…
Мне за слёзы так и надо – слишком горем я пропах.
Хоть какой, да собеседник: если горем я пропах,
Скажет 'Крра!' в ответ на 'Ах!…'
Как он важен, как вальяжен, хоть и чёрен, да не страшен,
И едва ль его жилище – на Летейских берегах.
Если был бы он и вправду Вестник Рая, Ворон Ада,
Мне узнать бы было надо, как зовётся в тех мирах.
Ну, давай! Ответствуй, Ворон, как ты звался в тех мирах!
Ворон горько каркнул: 'Крах!'
Я отпрянул: ну и диво! Птица дьявольски учтива,
Хоть запуталась, бедняга, в разных птичьих именах.
Вышло чётко; но, однако, имя – нечто вроде знака,
Можно звать и так и всяко, но своих домашних птах,
Даже пусть больших и чёрных, но никто домашних птах
Не терзает кличкой 'Крах'.
Как он прочно сел над дверью! – видно, чувствует доверье.
В этом чудится мне что-то, встарь мелькавшее в мечтах.
Где мечты?… Где шатья братья?… Не могу друзей собрать я,
Словно некое проклятье на моих лежит друзьях.
Что же нужно, чтоб остался хоть бы ты – в моих друзьях?
Ворон горько каркнул: 'Крах!'
Вздрогнул я. За чёрным словом – жалким жизненным уловом -
Чей-то чёрный крест увидел на надеждах и делах.
Был хозяин птицы – нытик, духом полный паралитик,
Вы таких не окрылите, – он почти с восторгом чах.
Ворон слушал это слово, а хозяин чах да чах -
Сам себе накаркал крах.
Вещий Ворон, тощий Ворон, чей-то горестный позор он
Поневоле выдал миру: что ему в людских речах!…
Я придвинулся: наверно, понимает он неверно,
