Он не обманул моих надежд. Еще сильнее надавил на двери спиной, открыв мне узкий проход. Однако автобус уже тронулся.
— Прыгай! — подгонял он меня с суровой снисходительностью и, заметив, что я готовлюсь к прыжку, как к последнему в жизни, ругнул меня по-братски: — Да боком, мудила, не передом!
Но его наставления запоздали. Я как стоял, так и прыгнул вслепую перед собой и не только растянулся во всю длину, но и перевернулся несколько раз на грязном тротуаре, запачкав одежду.
«Зачем ты убегал, парень?» — застучал в голове пресловутый вопрос, когда я, поднявшись с тротуара, оценил размеры ущерба, который претерпела моя одежда в результате падения. Рукава и отвороты куртки испачкались, шов под мышкой лопнул, а правая штанина была разорвана на самом видном месте: спереди, как раз посередине брюк, свисал, открывая колено, треугольный клок ткани.
«Как я в таком виде появлюсь перед mademoiselle Легрис? — в отчаянии думал я. — Меня даже на порог посольства не пустят. Сочтут за сумасшедшего или малолетнего бродягу. Удобно ли в такой ситуации ссылаться на сребровласую Марианну? Ставить под сомнение ее безупречную репутацию? Нет, это исключено. Но если я все же осмелюсь туда сегодня отправиться, то нужно хотя бы привести себя, насколько это возможно, в пристойный вид».
Стараясь не замечать застывших от удивления прохожих, рассматривающих меня с ужасом или возмущением, я не спеша направился к кинотеатру «Сава», чтобы там, в туалете, привести себя в порядок. Переходя через улицу, я следил за исчезающим вдали автобусом, который увозил в неизвестное моих спутников — «генерала», старушку и владельца коробки, подло похищенных в отместку за строптивость.
«Спасшийся из транспорта», — придумал я название для своего рассказа.
Возвращение одежде пристойного вида в поистине спартанских условиях туалета в кинотеатре «Сава» было делом нелегким, хотя и осуществимым. Кусками газеты, кажется «Трибуны Люду», которые в одной из трех кабинок вместо рулона туалетной бумаги висели, на мое счастье, на гвозде, торчащем из перегородки, как шип, я вытер пятна грязи на куртке, смачивая ее водой, хлещущей в умывальник ледяной струей из испорченного крана; затем бурой тряпкой, снятой с тощих ребер неработающей батареи отопления, я вычистил свои чешские полуботинки, даже придав им какой-то блеск (хотя и не ослепительный); наконец, открытую рану правой штанины я залатал с помощью двух булавок, которые по обычаю гарцеров[146], заимствованному у Константы, всегда носил с собой. Закончив работу, я заранее, на случай, если mademoiselle Легрис заметит мой «ремонт» и онемеет от ужаса, мысленно следующим образом сформулировал объяснение: «J'ai eu un accident»[147].
Приведя в порядок свой пострадавший гардероб, я пришел к выводу, что чистка необходима и телу, то есть рукам и лицу, состояние которых после всего случившегося взывало к милосердию. Однако мыла в туалете не было. Я не сдавался: в ближайшем киоске «Руха» купил мыло — самое дорогое, какое там оказалось («Цветущую сирень» фирмы «Урода»[148]), — и вернулся в кинотеатр заканчивать банно-прачечные работы.
Освежившись, умывшись, благоухая fleur de lilas, я не спеша направился к Закопяньскому переулку.
«Шел по улице Победителей на покорение Victoire — поклонник „Победы“ Конрада».
В стеклянной будке охраны, установленной на тротуаре перед входом в посольство, сидел усатый сержант, погрузившийся в изучение «Спортивного вестника».
«Adieu! — я мысленно попрощался с сержантом. — Перехожу государственную границу». И вошел на территорию посольства.
А когда я переступил порог знаменитой резиденции (солидной, двухэтажной виллы с крышей, покрытой красной черепицей; здания, по первой прикидке, построенного в тридцатые годы), то действительно будто попал в другой мир. Уже не только запахом или еще какой-то мелочью, как в Центре, отличалось Французское посольство от самых дорогих и импозантных апартаментов, какие мне довелось повидать в народном государстве. Все было другим, и это сразу бросалось в глаза, начиная от пола, застеленного ковром, переливавшимся от пурпурных до голубых тонов, белоснежных стен, уютно подсвеченных небольшими софитами с целью акцентировать внимание на висящих на стенах предметах декора (репродукциях картин, фотографиях Парижа, плакатах), современной мебели приятного цвета и гармоничной формы до остальных в обилии представленных деталей интерьера. На чем бы взгляд ни останавливался, все поражало, казалось незнакомым, открывалось в новом качестве — будто явилось с другой планеты.
Однако мне удалось отразить атаку первого потрясения, и с терниями булавок в брюках (язвящих душу, а не тело) я вошел в приемную. Там распоряжалась полька, опять нетипичная, из той же породы, что и «серебряная» Марианна, хотя уже не такая аристократичная. Ее, очевидно, предупредили, что в посольство явится некий молодой человек, и она сразу передала по телефону, — наверное, mademoiselle Легрис, — что я пришел и ожидаю в приемной, после чего, мило улыбаясь, принялась развлекать меня легкой беседой. Ей известно, что я владею французским языком, но настолько ли хорошо, чтобы за него не беспокоиться? Если у меня есть сомнения, она всегда готова прийти на помощь. — Я вежливо поблагодарил ее. — Прекрасно! Однако если все же возникнут затруднения, то не надо стесняться… Она всегда на месте. — Я слегка поклонился в светской манере («благодарю вас, я высоко ценю ваше участие»).
Тем временем тихо, мы даже не заметили (ковры, звукоизоляция стен), к нам подошла mademoiselle Легрис — эталон канцелярской богини (западного качества, разумеется): стройная, в облегающем костюме, аккуратно подкрашенная, с каштановыми волосами и зелеными глазами. Классическая секретарша из французского журнала мод… Поздоровавшись со мной (руки не подала), она пригласила меня наверх — там, видимо, находились кабинеты Service Culturel.
У нее был приятный голос, звонкий и мелодичный, и спокойная ровная речь, построенная из простых и ясных фраз. Она, вероятно, старалась облегчить для меня восприятие чужого языка, поэтому время от времени внимательно заглядывала мне в глаза, чтобы убедиться, что я ее правильно понял. Однако все, вместе взятое, — эта почтительность выражений вкупе с мягкой шелковистостью голоса и особенно выражением лица (пристальный взгляд) — оставляли впечатление, что она меня нежно… завлекала. Если бы кто-нибудь со стороны увидел нас, не понимая, о чем идет речь, и не зная языка, а только воспринимая ее слова как игру звуков, он мог бы решить, что она играет со мной… соблазняет… затягивает в пучину сладких грез.
«Сирена, — подумал я, глядя на ее губы, с воркованием произносящие звуки французской речи. — Жаль меня не предупредила серебряная Марианна, а то я бы привязался к мачте».
На самом деле то, что пела мне зеленоглазая чаровница, было совершенно невинным, деловым, я бы сказал, служебным разговором.
Франция, в данном случае люди, которые имеют честь ее здесь представлять, то есть господин посол, директор Service Culturel и, наконец, она, скромная secretaire, разумеется, счастливы, что программа, реализация которой поручена их отделу, призванная познакомить поляков с современной французской культурой и явившаяся результатом сотрудничества ряда организаций, учреждений и высоких инстанций во главе с Министерством культуры и Министерством иностранных дел, встречена в вашей стране со столь живым интересом и, надеюсь, благосклонностью. Нас не может не радовать тот факт, что столько поляков стремится приобщиться к нашей культуре и искусству и tout le monde принять участие в различных мероприятиях, особенно присутствовать на презентациях с коктейлями и шампанским. Однако все имеет свои границы. Даже самый большой зрительный зал или гостиная не могут вместить всех желающих, и их возможности не беспредельны. Кроме того, посольство время от времени устраивает официальные приемы и выполняет требования протокольной службы. На вернисажи, спектакли и закрытые киносеансы могут получить приглашения прежде всего представители соответствующих органов и министерств и дипломатический корпус. Затем на очереди элита науки и искусства. И только в конце списка фигурируют имена людей, профессионально занимающихся романской филологией. Откровенно говоря, лимит мест невелик и полностью исчерпан. Поэтому она очень сожалеет, но о том, чтобы внести мое имя в список постоянных гостей, к сожалению, не может быть и речи. Однако не стоит слишком огорчаться, она меня просто умоляет, потому что предлагает другой способ удовлетворить мою просьбу. Дело в том, что гости так называемой «категории „А“» (представители властей и дипломатический корпус) часто не могут удостоить
