дышать раскрашенных деревянных грифонов. У этого дерева в земле есть корни, оно живое, даже не несмотря на то, что на нем нет листьев.
Марко возвращается к рисунку, проводя пальцами по линиям дерева.
— Ты загадал желание? — тихо спрашивает Исобель.
Марко закрывает тетрадь, не отвечая на вопрос.
— Она по-прежнему выступает четверть часа? — спрашивает он, доставая часы из кармана.
— Да, но… ты собираешься сидеть там и смотреть ее представление? — спрашивает Исобель. — Там едва хватает места для двадцати человек, она заметит тебя. Думаешь то, что ты будешь там, не покажется ей странным?
— Она меня не узнает, — говорит Марко. Часы исчезают из его руки. — Я был бы тебе признателен, если бы ты сообщала мне, когда появляется новый шатер.
Он разворачивается и уходит, двигаясь так быстро, что трепещет пламя свечей.
— Я скучаю по тебе, — говорит Исобель, когда он выходит, но сантименты разбиваются со стуком занавеси, закрывшейся за ним.
Она одергивает черную пелену вуали вниз на лицо.
После ухода последнего посетителя в ранние утренние часы, Исобель вынимает свою Марсельскую колоду из кармана. Она всегда хранит ее при себе, несмотря на то, что у нее есть специальный стол, сделанный на заказ в черно-белом цвете с оттенком серого.
Она вытаскивает из Марсельской колоды одну карту. Она знает, что это за карта еще до того, как переворачивает её. Ангел, изображенный по середине — лишь подтверждение тому, что она подозревает.
В колоду карту она не убирает.
Прим. переводчика:
Окружающая обстановка
Цирк остановился недалеко от Лондона. Поезд крадучись вползает в окрестности города, не привлекая к себе никакого внимания. Вагоны распадаются, двери и коридоры раздвигаются, тихо образуя цепочку из гримерок без окон. Полосатая парусина натягивается вокруг вагонов, распрямляются, щелкая, размотанные веревки, сдвигаются помосты, бережно задернутые занавесями.
(В труппе артистов специальная команда занимается разгрузкой цирковой утвари, пока остальные распаковывают свои чемоданы, однако некоторые аспекты переезда доведены до автоматизма. Да, когда-то было всё именно так, но сейчас нет никакой такой команды, нет и невидимых рабочих сцены, которые таскают декорации туда, куда следует. В них просто отпала надобность.)
Сами шатры притихшие и темные, поскольку цирк не будет открыт для общественности до следующего вечера.
В то время как большинство артистов спешат попасть ночью в город, чтобы навестить старинных друзей и заглянуть в любимейшие пабы, Селия Боуэн сидит в одиночестве в своей гримерке за кулисами.
Её гримерка скромнее по сравнению с другими, скрытая позади цирка-шапито, но она заполнена книгами и потертой мебелью. По всем доступным поверхностям расставлены свечи, которые задорно горят, освещая спящих голубей в своих клетках, подвешенные среди широких занавесок, богато украшенных гобеленов. Удобное прибежище, уютное и тихое.
Неожиданно в дверь раздается стук.
— И так ты собираешься провести всю ночь? — спрашивает Цукико, глядя на книгу, что в руках держит Селия.
— Я так понимаю, ты пришла с предложением альтернативы? — спрашивает Селия.
Акробатка не часто приходит просто так, без всякого умысла.
— У меня есть социальное обязательство, и я подумать, ты могла бы присоединиться ко мне, — отвечает Цукико. — Ты слишком много времени проводишь в одиночестве.
Селия пытается протестовать, но Цукико настойчива, вынимая одно из самых лучших платьев Селии, одно из немногих цветных. Бархатное, насыщенного синего цвета, украшенное бледно-золотой вышивкой.
— Куда мы идем? — спрашивает Селия, но Цукико отказывается отвечать. Слишком поздний час, чтобы они могли отправиться в оперу или на балет. Селия смеется, когда они добираются до la maison[11] Лефевра. — Тебе стоило сказать мне, — говорит она Цукико.
— Тогда это не было бы сюрприз, — отвечает Цукико.
Селия посетила только одну единственную торжественную церемонию la maison Лефевра, и это был прием больше предваряющий открытие цирка, нежели такие привычные Полуночные ужины. Но, несмотря на то, что она посещала этот дом всего лишь несколько раз между её прослушиванием и открытием цирка, девушка обнаружила, что знакома уже со всеми гостями.
Её прибытие вместе с Цукико является неожиданностью для остальных приглашенных, но она очень тепло встречена Чандрешом, который тут же убегает в гостиную с бокалом шампанского, прежде чем девушка начнет извиняться за своё неожиданное появление.
— Проследи, чтобы поставили еще один столовый прибор и стул, — говорит Чандреш Марко, прежде чем бегло оглядеть комнату и убедиться, что она со всеми познакомилась.
Селия находит странным то, что он похоже её даже не помнит.
Госпожа Падва вежлива, любезна и обходительна, как и всегда. Её платье, теплого оттенка осенних листьев, мерцает в свете свечей. Сестры Берджес и мистер Баррис очевидно легко отнеслись к тому, что все трое были одеты в разные оттенки синего, а не запланированное появление Селии в платье опять же синего цвета, по-видимому, просто доказывало, что этот цвет сейчас в моде.
Упоминается, что, то ли появится, то ли нет, еще один гость, но Селия не поняла, как его зовут.
Она почувствовала себя слегка неуютно или даже неуместной на этом сборище, где все друг друга хорошо знают. Но Цукико втягивает её в разговор и мистер Баррис очень внимательно слушает каждое её слово, когда девушка говорит, и Лейни начинает подтрунивать над ним из-за этого.
Несмотря на то, что Селия довольно хорошо знает мистера Барриса, потому как встречалась с ним уже несколько раз и обменялась ни одной дюжиной писем, тот во всю делает вид, что они познакомились вот только что, прикладывая неимоверные усилия.
— Вам следовало бы податься в драматические актеры, — шепчет она ему, когда удостоверилась, что их никто не слышит.
— Знаю, — отвечает он, и в голосе его слышна неподдельная грусть. — Какая жалость, что я упустил возможность заниматься своим истинным призванием.
Селии никогда не доводилось подолгу разговаривать ни с одной из сестер Берджес, Лейни оказалась более разговорчивой, чем Тара, и сегодня она узнает, что же именно привнесли они в цирк. В то время как очевидно, что госпожа Падва занималась костюмами, а мистер Баррис всем тем, что связанно с техническими проблемами и инженерным конструированием, то работа сестер была более тонкой, но она касалась почти всех сторон цирка.
Запахи, ароматы, музыка, свет. Даже вес бархатных занавесок у входа. Они приложили усилия к каждому элементу, чтобы те казались естественными, как будто их и вовсе не касались.
— Нам хотелось поразить все чувства и ощущения, — говорит Лейни.
— Некоторые в большей степени, чем другие, — добавляет Тара.
— Верно, — соглашается с ней сестра. — Запах часто недооценивают, когда как он может быть наиболее запоминающийся.
— Они, вероятно, подозревают, что Вы растворились в воздухе, — Марко отвечает, пока они проходят по залу. — Я подумал, что, возможно, это был не тот случай.
