беседуют, где за этими разговорами кроются общие тайны или мы являемся чем-то большие друг для друга. Они великолепны, — добавляет она, останавливаясь у открытой детально разработанной модели часов, висящих в центре.
— Благодарю, — говорит мистер Баррис. — Они находятся довольно далеко от завершения. Мне нужно отправить готовые планы Фредерику, чтобы он мог приступить к конструированию часов. Я подозреваю, что они будут куда как более впечатляющими, когда их изготовят в масштабе.
— У тебя есть планы относительно цирка здесь? — спрашивает Тара, глядя на диаграммы и графики пришпиленные к стенам.
— Нет, на самом деле нет. Я оставил их Марко в Лондоне. Я хотел сохранить их копии, но должно быть забыл.
— Ты забыл сохранить копии и других своих чертежей? — спрашивает Тара, проводя пальцем вдоль шкафов, оснащенных длинными тонкими полками, на каждой из которых тщательно в указанном порядке разложены документы.
— Нет, — говорит мистер Баррис.
— Разве… разве ты не находишь это странным? — спрашивает Тара.
— Не особенно, — отвечает мистер Баррис. — А тебе кажется это странным?
— Я думаю, что очень многие вещи в цирке странные, — говорит Тара, нервно теребя кружева на манжете своего рукава.
Мистер Баррис садится за свой стол и откидывается назад в своем кресле.
— Мы собираемся обсудить то, что ты хотела или будем плясать вокруг да около? — спрашивает он. — Я никогда не был особо хорошим танцором?
— Я точно знаю, что это не так, — говорит Тара, усаживаясь в кресло напротив, хотя ее взгляд продолжает бродить по комнате. — Но было бы неплохо для разнообразия поговорить без обиняков, мне порой любопытно, кто-нибудь из нас помнит, как это делается. Почему ты уехал из Лондона?
— Я подозреваю, что я уехал из Лондона по той же совокупности причин, по которой ты и твоя сестра так много путешествуете, — отвечает мистер Баррис. — Слишком много любопытных взглядов да сомнительных комплиментов. Я сомневаюсь, что кто-нибудь понял, что со дня открытия цирка мои волосы перестали редеть, но спустя какое-то время окружающие начали бы замечать. В то время как наша Tante Падва может себе позволить просто стареть и всё в таком духе, а что касается Чандреша, то здесь всё может быть списано на его эксцентричность, мы же подвергнуты другого рода пристальному наблюдению, будучи несколько ближе к обычным людям.
— Это проще всего для тех, кто может просто раствориться в цирке, — говорит Тара, глядя в окно. — Время от времени Лейни предлагает, чтобы мы стали частью его, а его окружение нашим, но я считаю, что это могло бы стать лишь временным решением, мы слишком деятельны, ради собственного же блага.
— Ты могла бы просто всё отпустить, и пусть идет, как идет, — говорит спокойно мистер Баррис.
Тара мотает головой.
— Сколько должно пройти лет, пока переездов по городам и весям будет недостаточно? Есть еще решение, кроме этого? Смена наших имен? Мне… мне не нравится быть вынужденной идти на такие обманы.
— Я не знаю, — говорит мистер Баррис.
— Происходит гораздо больше всего того, во что нас посвятили. В этом я совершенно точно уверена, — говорит Тара со вздохом. — Я пыталась поговорить с Чандрешом, но это больше походило, будто мы с ним говорим на двух разных языках. Я не люблю сидеть сложа руки, когда что-то явно не так. Я чувствую себя… не то что бы в ловушке, но что-то вроде того, и я не знаю, что с этим делать.
— И ты ищешь ответы, — говорит мистер Баррис.
— Я и сама не знаю, чего ищу, — ответила Тара, и на долю секунды инженеру показалось, что она вот-вот готова разрыдаться, но затем женщина взяла себя в руки. — Итан, тебе порой не кажется, что ты будто всё время находишься во сне?
— Нет, не могу сказать, что испытываю подобное ощущение.
— Я же чувствую, что мне трудно отличить явь от сна, — говорит Тара, снова дергая свой кружевной манжет. — Я не люблю бродить впотьмах. Я не особенно люблю верить в невозможное.
Мистер Баррис снимает очки, вытирает линзы носовым платком, прежде чем ответить, подносит их к свету, чтобы проверить, достаточно тщательно ли он их протер.
— Я повидал многое, что раньше мне казалось невозможным или невероятным. Теперь я понимаю, что больше у меня нет четкого представления для подобного рода вещей. Я хочу делать свою работу в меру своих способностей, и оставить другим делать свою. — Он выдвигает ящик стола и после секундных поисков, достает из него визитку, на которой написано одно только имя. Даже видя надпись верх ногами, Тара легко может различить «А» и «Х». Мистер Баррис берет карандаш и пишет лондонский адрес под напечатанными инициалами. — Я не думаю, что любой из нас знал той ночью точно, во что мы вовлекали себя, — говорит он. — Если ты настаиваешь на том, чтобы копаться глубже во всем этом, я думаю, что он мог бы быть единственным из нас, кто мог бы помочь, хотя я не могу гарантировать, что он будет очень общительным.
Он двигает визитку Таре через стол. Женщина внимательно её рассматривает, прежде чем сунуть в сумочку, как будто она не до конца уверена, что визитка настоящая.
— Благодарю тебя, Итан, — говорит она, не глядя на него. — Я ценю это, правда.
— Всегда пожалуйста, моя дорогая, — отвечает мистер Баррис. — Я… надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.
Тара только рассеянно кивает, и они обсуждают другие вопросы, не столь значимые, в то время как стрелки часов пробегают ни один раз по кругу циферблата и за матовым стеклом окна день уже идет на убыль. Несмотря на то, что он просит присоединиться к нему за ужином, она вежливо отказывается и оставляет его в одиночестве.
Мистер Баррис вновь возвращается к своему чертежному столу, и вновь карандаш скрипит по бумаге в гармонии с размеренным тиканьем часов.
Зонтик Чародея
На воротах Le Cirque des Reves на плетеных лентах, завязанных на прутьях решетки, прямо над замком, висит огромная вывеска. Буквы достаточно большие, чтобы их было видно издали, но, несмотря на это, люди все равно подходят ближе, чтобы прочитать ее.
ЗАКРЫТ В СВЯЗИ С ПОГОДНЫМИ УСЛОВИЯМИ.
гласит она причудливым шрифтом, окруженным игривыми, раскрашенными серым, облаками. Люди читают надпись, порой дважды, потом смотрят на заходящее солнце, чистое голубое небо и почесывают головы. Они стоят вокруг, некоторые ждут, что вывеска исчезнет и цирк откроется, но никто не появляется и, в конце концов, небольшая толпа расходится, чтобы найти себе на вечер другое занятие.
Спустя час начинается ливень и ветер, который заставляет полосатые шатры ходить ходуном. Мокрая вывеска на воротах танцует, переливаясь, на ветру.
На другом конце цирка, в той части ограды, которая и не выглядит как ворота, но, тем не менее, открывается, Селия Боуэн выходит из тени шатра под дождь и открывает с некоторым трудом свой зонт. Это очень большой зонт, с тяжелой изогнутой ручкой, и, когда Селии удается его раскрыть, он обеспечивает весьма неплохое укрытие от дождя. При этом подол ее платья винного цвета, быстро промокает и становится почти черным.
Она без особого труда проходит в город, впрочем, под таким ливнем трудно обратить на себя хоть какое-то внимание. Мимо нее по улицам, вымощенными булыжниками, проходит лишь горстка прохожих,
