происходит какое-то изменение, прямо перед ним. Появляется нечто серое. Резкая боль в груди. Ощущение падения. Звук, похожий на вой ветра, или девичий крик.
Взволнованный, Бэйли ставит пузырек обратно. Не дожидаясь концовки этого эксперимента, он ставит странный маленький флакончик на его полку и решается выбрать еще один, прежде чем идти искать Поппету с Виджетом.
На этот раз он берет одну из коробочек на столе. Ту коробочку, что он выбрал, скорее шкатулка из отполированного дерева с замысловатым узором на крышке. Внутри шкатулка была подбита белым шелком. Запах напоминал — фимиам, насыщенный и пряный, он может чувствовать дым, клубящийся вокруг его головы. Жарко, сухой воздух пустыни с пульсирующим солнцем в безжалостном небе и порошкообразный мягкий песок. Его щеки горят от жары и чего-то еще. Чувство и ощущение чего-то соблазнительного, словно шелк ниспадает волнами на его кожу. Звуки музыки, которую он не может узнать. Играют свирели или флейты. И смех, пронзительный смех, гармонично сливающийся с музыкой. Привкус чего-то сладкого, но пряного на языке. Ощущение веселья и беззаботности, но в то же время чего-то скрытого и чувственного. Он чувствует руку на своем плече и подпрыгивает от неожиданности, роняя крышку на шкатулку.
Ощущение резко обрывается. Бэйли стоит в одиночестве, под мерцающими звездами. Он решает, что с него довольно и идет обратно к бреши в стене шатра, стараясь не задеть какую-нибудь банку или бутылку по дороге.
Он останавливается, чтобы поправить плакат, висящий у бреши в шатре, так чтобы она чуть больше бросалась на глаза, хотя он и сам не знал, зачем. На рисунке ребенок спит в своей постели под звездами, но трудно сказать сны малыша мирные или беспокойные.
Он идет обратно, чтобы найти Поппету с Виджетом, думая, не захотят ли те пойти во внутренний двор, чтобы чего-нибудь перекусить.
Вскоре Бэйли ощущает аромат карамели, и понимает, что несмотря ни на что, он в общем-то совсем не голоден. Бэйли бредет обратно извилистой тропкой, а мысли у него заняты бутылями, заполненными сплошными тайнами.
Когда он поворачивает за угол, то наталкивается на приподнятую платформу со статуей на ней, но эта отличается от заснеженной женщины, которую он видел здесь прежде.
Кожа этой женщины мерцающая и бледная, её длинные волосы переплетены в дюжину косичек с серебристыми ленточками, которые ниспадают на плечи. Её платье белое, которое, как кажется Бэйли, украшено черной витиеватой вышивкой, но когда он подходит ближе, то видит, что эти черные узоры на самом деле слова, написанные на ткани. Когда он подходит достаточно близко, что может прочесть, то понимает, что это любовные письма, написанные от руки. Слова, желания и стремления, опоясывающие её талию, плавно стекающие по её шлейфу, который лежит на платформе.
Статуя по-прежнему неподвижна, но руки она вытянула вперед, и только теперь Бэйли замечает молодую женщину в красном шарфе, стоящую перед ней, предлагая, одетой в любовное письмо, статуе единственную темно-красную розу.
Движение едва различимо, буквально неуловимо, но очень, очень, очень медленно статуя принимает розу. Её пальцы раскрываются, и молодая женщина терпеливо ждет, пока статуя постепенно смыкает пальцы вокруг стебля, отпустив её тогда, когда роза оказывается целиком во власти статуи.
А затем молодая женщина кланяется статуе, и уходит в толпу.
Статуя продолжает держать розу. Цвет кажется еще более ярким на фоне её белого с черным платья.
Бэйли всё еще смотрит на статую, когда Поппета хлопает его по плечу.
— Она — моя любимая, — говорит Поппета, глядя на статую вместе с ним.
— Кто она такая? — спрашивает Бэйли
— У неё много имен, — говорит она, — но в основном её зовут Парамур [19]. Я рада, что кто-то догадался подарить ей цветок сегодня. Я и сама иногда так делаю, если у неё нет. Мне кажется, что ей чего-то недостает без цветка, с ним она выглядит цельной. — Статуя очень медленно подносит розу к своему лицу. Её веки так же медленно закрываются. — Что ты делал всё это время? — спрашивает Поппета, когда они отходят от Парамур и бредут в направлении двора.
— Я нашел шатер, полный бутылок и всякой всячины, так что я не уверен, можно ли мне было вообще туда заходить, — говорит Бэйли. — Это было… странно.
К его удивлению Поппета заливается смехом.
— Это шатер Виджета, — объясняет она. — Селия создала его специально для Виджета, в качестве места, где он мог бы воплощать свои истории. Он утверждает, что так гораздо проще, чем записывать свои истории на бумагу. Виджет сказал, что хочет попрактиковаться в чтении людей, да, кстати, мы как раз можем подобрать его позже, после того, как он вдоволь напрактикуется. Он делает так иногда, чтобы слегка пополнить свою копилку историй. Скорее всего, он будет в «Зеркальном зале» или в «Чертежной».
— Что за чертежная? — спрашивает Бэйли.
Любопытство, узнать, что же это за шатер такой, о котором он ничего еще не слышал, одерживает вверх над тем, чтобы спросить, кто же такая Селия, о которой Поппета прежде не упоминала.
— Внутри «Чертежного зала» абсолютно черные пустые стены и ведра, полные мела, так что можно брать мел и рисовать где угодно. Одни люди пишут только свои имена, а другие рисуют картины. Иногда Виджет записывает там свои небольшие истории, но он также и рисует. Видж и в этом хорош.
Пока они бродят по двору, Поппета настаивает, чтобы он попробовал пряное какао, которое оказывается удивительно теплым и терпким. Он обнаруживает, что к нему вернулся аппетит, поэтому они пополам съедают миску клёцок и пакетик каких-то съедобных штуковин, изображение которых на обертке совпадает с их ароматом.
Они бредут через шатер, заполненный дымкой, встречая то и дело существ, сделанных из бумаги. Свернувшихся кольцами белых змей с мерцающими языками в полумраке, птиц с угольно-черными крыльями, хлопающими в густом тумане.
Темная тень неопознанного существа стремглав проносится мимо, оттаптывая сапоги Поппеты, и скрывается из виду.
Она утверждает, что где-то в шатре есть бумажный огнедышащий дракон, и хотя Бэйли верит ей, у него с трудом укладывается в голове сама мысль, что нечто бумажное может пыхать огнем.
— Уже поздно, — замечает Поппета, когда они прогуливаются от шатра к шатру. — Тебе уже нужно домой?
— Я могу остаться еще на кое-какое время, — говорит Бэйли.
Он стал своего рода экспертом по незаметному проникновению в свой дом, никого при этом не разбудив, поэтому с каждым разом он всё дольше и дольше задерживается в цирке.
В цирке в этот час практически не осталось зрителей, блуждающих от шатра к шатру, а у одних из тех, кто остались, Бэйли замечает красные шарфы. Все шарфы разные, на одних вязанные из шерсти, на других из дорогого шелка, но все они насыщенного красного цвета, который кажется еще ярче на фоне белого с черным.
Он спрашивает об этом Поппету. Он уверен, что это несовпадение, что у стольких людей, есть нечто красное в одежде. К тому же, он вспоминает, что на молодой женщине с розой, так же был красный шарф.
— Это своего рода униформа, — говорит она. — Эти люди — сновидцы. Некоторые из них повсюду следуют за цирком. Они всегда задерживаются дольше обычных зрителей. А по красному цвету они узнают друг друга.
Бэйли старается побольше узнать о сновидцах и их шарфах, но прежде чем он успевает задать как можно больше вопросов, Поппета его тянет в другой шатер и он сразу же замолкает, увидев то, что находится внутри.
Ощущения напоминает ему первый снег зимы, те, первые несколько часов, когда все окутано белым, мягким и вокруг стоит тишина.
В этом шатре всё белым-бело. Нет ничего черного, даже черных полос на стенах шатра не видно. Белое мерцание, практически ослепляет. Всё здесь: деревья, цветы и трава вдоль извилистых дорожек из гальки, каждый листочек с лепестком — ослепительно белые.
— Что это? — спрашивает Бэйли.
