— Я пытался, — говорит Марко, обхватив её лицо своими руками. — Я пытался отпустить тебя и не смог. Я не могу перестать думать о тебе. Я не могу перестать мечтать о тебе. Разве ты не чувствуешь того же ко мне?
— Чувствую, — отвечает Селия. — И ты есть у меня здесь, ты повсюду меня окружаешь. Я сижу в «Ледяном саду», чтобы получить намек или подсказку что же чувствуешь ты, и таким образом, ты заставляешь меня испытывать те же чувства. Я почувствовала это еще за долго до того, как узнала кем ты был, и каждый раз я думала, что это чувство не может быть сильнее, чем оно уже есть.
— Тогда, что мешает быть нам вместе сейчас? — спрашивает он.
Его руки соскальзывают по её лицу вниз к декольте на её платье.
— Я хочу этого, — говорит Селия, и у неё перехватывает дыхание, когда его руки опускаются всё ниже. — Поверь мне, я очень этого хочу. Но это касается не только нас с тобой. Есть столько людей, увязших в этой игре. Становиться всё сложнее и сложнее поддерживать заведенный порядок. А это… — она кладет свои руки поверх его, — это очень отвлекает. И меня очень волнует, что может произойти, если я потеряю концентрацию.
— У тебя нет источника питания, — говорит он.
Она смотрит на Марко в замешательстве.
— Источника питания? — переспрашивает она.
— То, как я использую костер, в качестве канала связи. Заимствуя энергию от огня. У тебя нет ничего подобного, ты работаешь сама по себе?
— Я не знаю другого способа, — говорит Селия.
— Ты постоянно контролируешь цирк? — спрашивает Марко.
Селия кивает.
— Я привыкла к этому. Большую часть времени он управляем.
— Я даже представить себе не могу, насколько это может быть изнурительным.
Он нежно целует её в лоб, прежде чем отпустить, оставаясь к ней как можно ближе, но при этом, не касаясь её.
А затем он рассказывает ей свои истории. Мифы, что узнал от своего наставника. Фантазии, которые создал сам, вдохновленный отрывками из древних книг, что он прочел, у которых уже давно сломались корешки или был никуда не годный переплет. Свои представления о цирке, который не уместился бы в шатрах.
Она же отвечает ему историями из своего детства, которое она провела в гримерках театров. Приключениями, случившиеся с цирком где-то в далеких городках, которые тот осчастливливал своим приездом. Она рассказывает о событиях тех дней, когда она выдавала себя за медиума, приходя в восторг, когда он находит, что столько её усилий было растрачено понапрасну.
Они сидят и говорят до тех пор, пока в небе не начинает заниматься рассвет, и он покидает её только тогда, когда цирк закрывается.
Марко прижимает её к своей груди на краткий миг, прежде чем встать на ноги, потянув её за собой.
Он достает из кармана визитку, содержащую только буквы «М» и адрес.
— Я бы проводил меньше времени в резиденции Чандреша, — говорит он, протягивая ей визитку. — Когда я не здесь, ты сможешь найти меня там. Тебе будут рады в любое время, днем и ночью. Если у тебя появиться настроение отвлечься.
— Спасибо, — говорит Селия.
Она пальцами вращает визитку и та исчезает.
— Когда все это закончится, независимо от того, кто из нас победит, я не отпущу тебя так легко. Договорились?
— Договорились.
Марко берет ее за руку и подносит ее к губам, целуя серебряное кольцо, что скрывает ее шрам.
Селия проводит по его подбородку кончиками своих пальцев. А затем она поворачивается и растворяется в воздухе, прежде чем он успевает прижать её к себе.
Мольба
Бэйли пытается перевести овец с одного поля на другое, но они сегодня в ужасном настроении. Они сопротивляются, ругаясь и толкаясь, настаивая, что на этом поле трава лучше, нежели трава на другой стороне ворот с невысокой каменной стеной; и не важно, насколько сильно Бэйли пытается убедить их в обратном.
А потом позади него раздается голос.
— Здравствуй, Бэйли.
Поппета выглядит как-то не правильно, что ли, стоя у противоположной стороны стены. Дневной свет слишком яркий, все окружающее — слишком приземленное и зеленое. Ее одежда, несмотря на то, что она обыденная, а не цирковая, выглядит слишком замысловатой. На юбке слишком много оборок; сапоги, несмотря на то, что запыленные, все равно слишком изящные и непрактичные для хождения по ферме. На ней нет шляпки, рыжие волосы распущены и развеваются на ветру.
— Привет, Поппета, — говорит он, опомнившись от удивления. — Что ты здесь делаешь?
— Мне надо кое о чем с тобой поговорить, — говорит она. — Спросить тебя кое о чем, я имею в виду.
— Это не может подождать до полуночи? — спрашивает Бэйли. Встречи с Поппетой и Виджетом после того, как цирк открывается, стали уже ежевечерней традицией.
Поппета качает головой.
— Я решила, что тебе необходимо дать время, чтоб подумать над этим, — говорит она.
— Подумать о чем?
— Подумать над тем, что бы уйти с нами.
Бэйли лишь моргает.
— Что? — лишь может выдавить он.
— Сегодня последняя ночь, когда мы здесь, — говорит она. — И мне бы хотелось, чтобы ты уехал с нами.
— Ты, должно быть, шутишь, — говорит Бэйли.
Поппета качает головой.
— Не шучу, клянусь. Я хотела подождать, пока не стану уверена в том, что это правильно, попросить тебя об этом. Сейчас я в этом уверена. И это важно.
— Что ты имеешь в виду? Что важно? — спрашивает Бэйли.
Поппета вздыхает. Она смотри вверх, вглядываясь, словно ищет звезды, скрытые на голубом небе, усеянном пушистыми белыми облаками.
— Я знаю, что ты должен уехать с нами, — говорит она. — Это я знаю наверняка.
— Но почему? Почему я? Что я буду делать, просто плестись за вами? Я не такой как ты, как Виджет, я не умею ничего особенного. Я не принадлежу к цирковой среде.
— Еще как принадлежишь! Я уверена в этом. Я еще пока не знаю почему, но я уверена, что принадлежишь, как и я. Как и мы, я имею в виду, — алый румянец появляется на ее щеках.
— Мне бы очень этого хотелось, правда. Я просто… — Бэйли оглядывается вокруг — на овец, на дом, на сарай, стоящий на холме с яблонями. Это может решить долгий спор между Гарвардом и фермой или же сделать все еще хуже, намного хуже. — Я не могу просто уехать, — говорит он, хотя так не думает.
— Я знаю, — говорит Поппета. — Прости. Я не должна тебя просить. Но я думаю… Нет, не думаю, я знаю. Я знаю, если ты поедешь с нами, мы сюда не вернемся больше.
— Не вернетесь? Почему?
— Вообще никуда не вернемся, — говорит Поппета. Она, хмурясь, опять поднимает глаза к небу,
