кинулся к Розе, принял у нее лукошко и пригласил к пылающему костерку. «Нет, нет, — отказались дамы, — мы здесь». Племянница скинула с плеч черный большой платок, без жалости бросила его на траву. Мы, «цокнув копытами и шевеля гривами», представились, как Фриц и Отто, что соответствовало нашим липовым документам. Представляю, какое чувство зависти переживал наш дозорный, который по-прежнему скрывался в засаде. Далеко из леса, несмотря на поздний час, доносились смех и голоса молодых искателей приключений… Я вас не очень утомил, Алексей?
— Нет, нет! Что вы! Очень интересно. Хотя я уже кое о чем догадываюсь.
— Догадываетесь? — спросил с удивлением Михаил Моисеевич. — По-моему, вы торопитесь. Мне бы показалось, что я все на ходу сочиняю, но, честное слово, мне не до выдумок. Иначе это был бы плод больного воображения.
Он улыбнулся, словно извинялся за свою невероятную историю. Однако глаза его смотрели строго, мол, слушайте, любезный, да на ус мотайте.
— Короче, опускаю подробности, как мы сидели на платке вкушали содержимое корзиночки, где были и закуска, и вино которое девушки почти не потребляли. Завязался контакт… Вы понимаете, как бывает, когда люди в компаниях разбиваются на пары. Мне доставалась Роза, а старшенькая, Клара, вовсю кокетничала с Фрицем. Человек с гитарой — лидер в любой компании, даже хромой и конопатый, но мой друг этих прелестей был лишен. Ростом выше меня, блондин с голубыми глазами — его строгая мужская красота раскатывала женщин, как асфальтовый каток.
Ал хитро глянул на профессора. Он перехватил взгляд, понял и махнул рукой, мол-де, что вы, батенька, я лишь жалкое подобие.
— Не перебивайте, рассказ мой близится к завершению. Долго ли, коротко мы сидели, лес стала окутывать предрассветная тишина, и в дамах начали проявляться признаки усталости. «А не прогуляться ли нам?» — молвила Клара. — «Тут, недалеко, есть охотничий домик. Флигель. Порой надоедает сидеть за каменной стеной». Собрались. Фриц с хозяйкой шли впереди, а я с неразговорчивой племянницей — сзади. Вскоре мы отстали. В горах вечереет быстро, но и утро не задерживается. Мгновения рассвета приближались. Уханье филина перемежалось треньканьем ранних пичужек. Холодало. Роза куталась в накинутый платок, и я бережно обнял ее за плечи. Боже, как она озябла! Она была холодна как лед, словно сидела в холодильнике. У меня даже рука дернулась. Роза учуяла мой жест и отступила от меня. Обиделась, что ли? «Ну, зачем ты, Роза? — удивился я. — Дай мне тебя обогреть» — и раскрыл объятья. В полумраке очень четко выделялись ее бледное лицо и горящие черные очи. Она улыбнулась тонкими губами, проворковала: «Ах, Отто, какой ты милый, неуклюжий, как медведь» и, словно змеюка, бросилась на меня. Заметьте, Алексей, не ко мне, а именно на меня, блин! Но я-то, дурень, подумал, девушку страсть сжигает и давай тискать ее в своих объятиях. Что меня и спасло — реакция тренированная. И тут, вместо сладостных воздыханий, я вдруг слышу сдавленный вскрик, свист и шипенье. Чую, дымком потянуло, горит что-то! Я глаза вниз — ба! А промеж нас с красавицей — новый костерок. Аж полымя! А та, сучка, все бьется, вырваться желает. Я и отпустил. Гляжу, у нее на груди чуть ли не дыра светится, а сама с ненавистью зыркает, шипит что-то. Я в растерянности на себя посмотрел — все в порядке. Только свитер подкопчен немного, как раз напротив того места, где у меня крестик серебряный висит. Поднял глаза, а ее нет! Пропала…
— Извините, Михаил Моисеевич, вы сказали, серебряный крест?
— Да.
— У комсомольца?!
Он рассмеялся:
— Я в ту пору уже членом партии был… Благодарный вы слушатель, Алексей. С вами легко общаться. Хорошие вопросы задаете. Другой бы спросил, а куда делась Роза, или как же я перепугался… А вас крестик заинтересовал.
— Разумеется. Если не он, мы бы сейчас с вами не разговаривали? Я прав?
— Абсолютно! Что ж, придется пооткровенничать. Мой отец бежал из Польши в сороковом году, когда началась Вторая мировая. Сам он был из семьи стоматологов, и со временем освоил специальность зубного техника. Работал он на дому, так как владел частной практикой. Жили мы в небольшом городке на Украине, пациентов хватало, и наша семья, как вы понимаете, не бедствовала. Мама у меня была коренная одесситка, русская, замечательная женщина. Но заправляла в доме не она, а ее мать, моя бабушка. Тоже одесситка из глубоко православной семьи. Мой прадед служил регентом в одном из приходов. Потому, когда я родился, бабушка не дала сделать мне обрезание и крестила в церкви. Со временем она научила меня молитвам, читать Библию и верить в Бога. Я рос в двух культурах, русской и еврейской. Папа часто рассказывал мне историю своего народа и его обычаи. Он прекрасно владел польским и немецким языками, поскольку в семье у него разговаривали на немецком, а вокруг все по-польски. Так что я с детства знал два иностранных языка плюс родной русский и украинский. Правда, была и третья культура, советская. Ни папа, ни бабушка ничего против нее не имели. Более того, были настоящими патриотами и даже шибко плакали, когда умер Сталин. Я это к тому, что в комсомол вступил без всяких возражений со стороны старших. Просто не распространялся о том, что верю в Бога. Как говорила бабушка: «Времена приходят и уходят, а наша жизнь — под Богом». В городе открыли медицинский институт, и я, конечно, поступил туда. Но пошел не «по зубам», как мой отец, а на психологию. Умный был. И кроме того, что умный, являлся мастером спорта по самбо и имел первый разряд по зимнему двоеборью. Все благодаря отцу, который меня учил: «чтобы тебя поменьше называли «жидом», занимайся спортом». Это было легко, я ведь по сложению походил на отца, а он был здоровяком на редкость. Иногда мой папа казался вылитым одесским биндюжником. Видать, за эти все качества меня приметили и заманили туда, не глядя на все мои анкетные данные. Права оказалась бабушка — все мы под Богом ходим. Скажу откровенно, на обычных занятиях и тренировках я крест не носил. Стал надевать его только на задания… Друг мой об этой слабости знал, но лишь по-доброму посмеивался, втихую обзывал «святым отцом» и клянчил отпустить грехи…
— Кстати, а с ним что?
— С ним? А вот на нем крестика не было, — Михаил Моисеевич вздохнул. — Долгое время мне мерещилось, что я его убил, но потом все прошло.
Он мотнул головой, будто стряхивая наваждение, и вновь перешел на повествовательный тон.
— Как только я обнаружил исчезновение Розы, то не остался стоять столбом, мобилизовался и начал поиски. В воздухе она раствориться не могла, кое-какие отметины оставила, а следы нас читать научили. Вы догадываетесь, что мы ни в буреломах, ни в голой степи не затеряемся. Светало… Мои глаза обрели зрение кошки, я, крадучись, стал изучать ближайшую растительность и не без успеха. Там трава не успела распрямиться, там — листок не в ту сторону повернут — маршрут беглянки обрисовывался. Незаметные следы вели в том же направлении, куда направились Клара и Фриц. Меня уже охватил охотничий азарт, как вдруг услышал дикое, русское: «Миша! Миша!» В каком же надо было пребывать шоке, чтобы напрочь забыть о всякой конспирации?! Передо мной возник наш дозорный. Цветом лица он сливался с природой — так был зелен от ужаса. Напугать нас нелегко, но и у меня все оборвалось внутри от предчувствия беды. Дрожащей рукой он указывал в сторону, где из-за деревьев светлело милое строеньице с веселым флюгером. Наверняка это был охотничий домик. До меня уже доносились оттуда жуткие хрипы и знакомое шипенье. Я бегом бросился к домику. Первые лучи солнца уже играли на черепице крыши и пытались заглянуть в распахнутую дверь. Не теряя ни секунды, я бросился внутрь и чуть не был сбит катающимися по полу существами. Одно из них было моим другом, а другое вовсе не походило на Клару. В темноте трудно что-либо разглядеть, но мой друг сжимал в своих железных руках нечто голое, скользкое и вонючее. «Фриц!» — крикнул я, соблюдая наше инкогнито. И в ответ услышал по-русски: «Какой на хрен Фриц?! Мишка, выкинь нас на улицу!» Команда получена — команда исполнена! Я угадал его ноги, схватился за них и потащил барахтающуюся парочку к выходу. Дамочка обернулась на меня и я увидел оскаленную морду с клыками. Ничего общего с той благородной красоткой. Она еще пыталась лягнуть меня когтистой лапой. Я увернулся, миг — и мы на свежем воздухе. Раздался жуткий вой, я аж присел. Теперь женщина старалась залезть под моего друга, но он, раздвинув ноги, твердо лежал на спине, продолжал сжимать ее в объятиях и матерился на чем свет стоит. Вот тут она и вспыхнула. Вспыхнула, как пионерский костер, а мой друг лежал под ней и уже не ругался, просто орал. Я подскочил к ним и изо всей силы вышиб ногой тетку из его рук. Она догорала в стороне, а я сшибал снятым свитером пламя с моего друга. Все равно ожоги он получил страшенные. За моей спиной раздавались утробные звуки: нашего дозорного рвало. Отличный боец, но в
