пять галлонов пресной воды и личные вещи. В крутом склоне самого северного холма поколения наведывающихся туда рыбаков выдолбили несколько неглубоких пещер. Я выбрал одну большую под склад экспедиционного снаряжения и поменьше – под жилье для нас с Шерри. Чабби и Анджело тоже подыскали себе подходящую, примерно в ста ярдах от нашей, за полосой кустарника.
Шерри осталась наводить порядок импровизированной метлой из пальмовых веток и раскладывать спальные мешки с надувными матрасами, а я взял накидную сеть и пошел в бухту.
В сумерках я вернулся с дюжиной полосатых лобанов на кукане. Анджело разжег костер и вскипятил чайник. Довольные прошедшим днем, мы поужинали в тишине и разошлись по своим пещерам. Лежа вместе, мы с Шерри слушали, как большие крабы-скрипачи щелкают и шуршат среди пальм.
– Здесь все первозданное, – прошептала Шерри, – а мы – первые в мире мужчина и женщина.
– Тарзан и Джейн, – уточнил я.
Она засмеялась и придвинулась ближе.
С рассветом Чабби отправился на вельботе в долгий обратный путь на Святую Марию. Назавтра он собирался вернуться с двухнедельным запасом моторного топлива и пресной воды в канистрах. В его отсутствие мы с Анджело намаялись, но перетащили снаряжение и провиант наверх в пещеры. Я запустил компрессор, зарядил баллоны сжатым воздухом и проверил акваланги, а Шерри развесила одежду и занялась обустройством пещеры.
Мы бродили по острову, карабкались на холмы, осмотрели лощины и побережье. Я надеялся найти воду – родник или колодец, – но, естественно, ничего не обнаружил. Смешно думать, что умудренные опытом старые рыбаки могли что-то проглядеть.
Самая отдаленная от лагеря, южная оконечность острова непроходима из-за солончаков. Приходилось огибать стороной акры зловонной грязи и густой болотной травы. В воздухе висел тяжелый запах гниющих растений и дохлой рыбы.
Обнаженную отливом полосу берега изрыли норами колонии красных и фиолетовых крабов – их стебельчатые глаза следили за нами. В мангровых зарослях длинноногие цапли, взгромоздясь на огромные косматые гнезда, высиживали птенцов; один раз я услышал всплеск и увидел водоворот в заболоченном озерце – не иначе нырнул крокодил. Мы выбрались из лихорадных болот на твердую почву и сквозь густой кустарник пошли к южному холму – самому крутому и высокому.
Не обращая внимания на мои протесты, Шерри надумала взобраться и на него. Путь к цели преградил узкий карниз под самой вершиной, но это ее не остановило.
– Если помощник капитана «Утренней зари» сумел, то и я смогу, – заявила она.
– С нее ты увидишь то же, что видела с других вершин, – урезонивал я.
– Не в том дело.
– Тогда в чем же?
Она посмотрела на меня с сожалением – так смотрят на малых детей и слабоумных – и, не удостоив ответом, продолжала осторожно ступать по самому краю обрыва глубиной не менее двухсот футов.
Несмотря на многочисленные таланты и достоинства, в том числе смелость, есть у меня уязвимое место – плохо переношу высоту. Однако я бы скорее согласился балансировать на одной ноге на куполе собора Святого Павла, чем признался Шерри в слабости, а потому с большой неохотой последовал за ней.
На мое счастье, сделав несколько шагов, она с триумфальным криком свернула с карниза в узкую вертикальную расщелину в скале, откуда можно было выбраться на вершину по естественным уступам. Я с облегчением нырнул следом и тут же снова услышал ее голос.
– Боже, Гарри, только взгляни! – Она указывала пальцем в темную нишу.
На плоской задней стене кто-то давным-давно терпеливо высек на камне:
Мы разглядывали надпись, и рука Шерри нашла мою – бесстрашной скалолазке стало не по себе, захотелось участия и поддержки.
– У меня мурашки по коже, – прошептала она. – Столько лет прошло, а выглядит, словно вчера написано.
Буквы, хорошо защищенные от ветра и сырости, казались недавно высеченными, и я невольно огляделся, будто старый моряк следил за нами.
Цепляясь за уступы, мы, точно по трубе, выбрались на вершину и не могли прийти в себя от послания из далекого прошлого. Почти два часа мы просидели наверху, глядя, как дробятся волны прибоя о Пушечный риф. Отчетливо виднелись проход сквозь риф и обширная темная заводь пролома, но узкий проток между ними едва просматривался. Отсюда Эндрю Барлоу наблюдал предсмертную агонию «Утренней звезды»: на его глазах корпус судна переломился надвое.
– Время работает против нас, Шерри, – сказал я, когда приподнятое настроение последних дней улетучилось. – Прошло две недели, как Мэнни Резник отплыл на «Мандрагоре». Сейчас он на подходе к Кейптауну. Как доберется, нам дадут знать.
– Каким образом?
– Там живет один мой приятель, член яхт-клуба. Он начеку и даст телеграмму, едва «Мандрагора» войдет в док.
Над верхушками пальм вился голубоватый дымок костра – Анджело готовил еду.
– Совсем голову потерял, – буркнул я. – Ведем себя словно школьники на пикнике. С сегодняшнего дня не забываем о безопасности – старый друг Сулейман Дада где-то неподалеку, и «Мандрагора» объявится в этих водах раньше, чем хотелось бы.
– Сколько времени нам нужно? – спросила Шерри.
– Не знаю, милая, но не сомневайся – больше, чем рассчитываем. Тормозит необходимость завозить воду и топливо со Святой Марии; работать в заводи мы сможем лишь по несколько часов во время прилива, пока позволяют состояние и уровень воды. Неизвестно, с чем столкнемся на дне, и, наконец, не исключено, что ящики полковника находились в кормовых трюмах «Утренней зари» – в той части судна, которую унесло в открытое море. Если так, останемся ни с чем.
– Все это мы уже обсудили, пессимист несчастный, – упрекнула Шерри. – Не думай о плохом.
Не теряя времени, я истово внял совету; от приятных мыслей и дел нас отвлекла крохотная темная точка на бронзовой глади моря – вельбот Чабби возвращался со Святой Марии.
Спустившись с вершины, мы выбежали через пальмовую рощу на берег. Низко сидящий в воде, тяжело груженный вельбот как раз обогнул остров и заходил в бухту. На корме высился Чабби – огромный, основательный и, казалось, неподвластный времени, как скала.
Его половина передала для меня банановый пирог, а для Шерри – наслушавшись ужасов – широкополую пляжную шляпу, сплетенную из пальмовых ветвей. Лицо Чабби приняло еще более скорбное выражение, когда выяснилось, что подарок опоздал – Шерри испеклась до полуготовности.
Пока полсотни канистр перекочевали в пещеру, совсем стемнело. Из собранных в лагуне моллюсков Анджело сварил густую похлебку, и мы собрались у костра. Пришло время посвятить экипаж в подлинные цели экспедиции. Чабби можно было довериться сразу, целиком и полностью – он и под пыткой ничего не сказал бы. А вот Анджело куда спокойнее увезти подальше от Святой Марии: ему случалось сболтнуть лишнее, особенно когда хотелось поразить воображение своих пассий.
Оба слушали как воды в рот набрали. Анджело оставлял первое слово за Чабби, а тот, любя поиграть в молчанку, сидел с каменным лицом ацтекского идола, мрачно уставившись в костер. Убедившись, что театральный эффект достигнут и публика напряглась в ожидании развязки, Чабби извлек из заднего кармана старый, чуть не до дыр истертый кожаный кошелек.
– Мальчишкой я ловил рыбу в заводи у Пушечного пролома и вытянул здоровущего самца морского окуня. В брюхе у него было вот что… – Он вынул из кошелька небольшой диск. – С тех пор ношу при себе – на счастье. Один морской офицер давал за него десять фунтов, и то не уговорил.
В свете костра блеснула золотая монета размером с шиллинг. Какие-то восточные буквы на реверсе ни о чем мне не говорили, но на лицевой стороне два вздыбленных льва поддерживали передними лапами щит и рыцарский шлем – такое же изображение красовалось на корабельном колоколе у острова Большой Чайки. Надпись под щитом гласила: «REGIS & SENAT: ANGLIA», «Монарх и сенат: Англия», а по ребру отчетливо проступало название – «ENGLISH EAST INDIA COMPANY», «Английская Ост-Индская
