откомандировали в главную квартиру армии вслед за майором Бистромом. И тем более не смогли ничего сделать ни надворный советник Косынкин, ни полковник Парасейчук.
Я написал записку генерал-губернатору с просьбой прислать толковых полицейских офицеров, которые сумели бы разобраться с подозрительными личностями из Воронцова. Словно издеваясь надо мной, он прислал полковника Дурасова. Ради общего блага я решил не давать волю чувствам и рассказал обо всем полицеймейстеру. На протяжении моего рассказа Егор Александрович хранил молчание, слушал с удрученным видом, а потом выдал:
—
Простите великодушно, ваше сиятельство, но из всего вами сказанного я делаю один вывод.
—
Какой же? — спросил я.
—
Вам нужно хорошенько отдохнуть, — вздохнул полицеймейстер. — Немудрено, вы столько пережили за эти дни! На волоске от смерти находились.
—
Какое это имеет отношение к делу? — рассердился я.
—
Посудите сами! Вы говорите об обычном купце, который приезжал в имение со своим приказчиком и какой- то бабой. Он сдал товар, подивился тому, что народ пошел на воздушный шар смотреть, да и уехал по своим делам.
—
Если это был купец, почему никто из дворовых княгини Волконской не вспомнил про него? — возразил я. — Я просил поручика Гречевского…
—
Ну при чем здесь дворовые княгини Волконской? Там сотня мастеровых вместе с господином Леппихом. Обеспечением их занимается подполковник Касторский. Он или его люди наверное знают купца. А вы… вы все же лучше бы отдохнули. Воротились бы в Санкт-Петербург. Генерал-губернатор отпустил бы вас.
—
Попрошу не указывать мне! — сорвался я.
—
Ну как знаете, — тоном великодушного победителя произнес полковник Дурасов. — Честь имею.
Он покинул дом. А я несколько раз прошелся по гостиной, кулаком ударил по столу так, что фарфор едва не высыпался из буфета, но и это не помогло. Жаклин вышла из соседней комнаты, обняла меня:
—
Послушай, а что, если он прав? Может, это и впрямь был обычный купец?
—
Нет, — я помотал головой. — Ты не видела его взгляда. Он словно гвоздями приколотил меня!
—
Не понимаю. Что с того, что у купца взгляд тяжелый?
Двадцать шестого августа произошло то, чего все с нетерпением так долго ждали, — генеральное сражение. Сообщения о нем приходили весьма противоречивые. Одни говорили, что армия корсиканского недомерка разбита и бежит, преследуемая казаками атамана Платова. Другие утверждали, что разгромлена наша армия, а французы не отступили — лишь отошли на старые позиции, где оставили перед боем ранцы с шинелями, и казаки их не бьют, а мародерствуют пьяные по окрестностям.
Вскоре на улицах появились раненые, и облик Москвы сразу же изменился. Огромное количество покалеченных на поле боя людей всколыхнуло обывателей. Споры о том, кто же кого побил, хотя и продолжались, но уже без прежнего пыла, а скорее по инерции. И хотя мнения были разные, но спорщики сходились в одном: кто бы кого ни побил, в любом случае в Москве оставаться опасно. И москвичи начали покидать свои дома. Вереницы телег и колясок вперемешку с пешими людьми и домашним скотом потянулись к заставам.
Парасейчук переживал так, словно вся ответственность за неудачную миссию лежала на нем.
—
Ну что вы так?! В том, что случилось, исключительно моя вина. Вам не в чем себя упрекнуть, — попытался успокоить его я.
—А я еще чуть-чуть обожду — поделился мыслями Косынкин, — и пойду французов бить. Вот как погоним их, так и я!
—
Ты, значит, согласен только наступать, а отступать — ни в коем случае, — сказал я. — А я, признаться, теперь очень жалею, что не отправился в армию. Хоть как-то очистил бы совесть. Генеральное сражение прошло, а я, получается, отсиделся тут, под присмотром графа Ростопчина.
Как-то, стоя на крыльце парадного, я приметил шедшего по улице офицера с забинтованной рукой. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Увидев меня, он просиял:
—
Ваше благородие! Вы меня помните?
—
Извините, сударь. — Я напрягся, но память подводила. — Уверен, что мы встречались…
—
Жмых! Майор Жмых! — радостно сообщил он. — Ну да! Тогда-то я был поручиком.
—
Поручик Жмых, — произнес я, раздосадованный тем, что даже необычная фамилия не пробудила воспоминания.
—
Я служил тогда квартальным надзирателем в Тверской части. Помните, когда напали на вас. Как раз здесь, на этой улице.
—
Ну конечно же, конечно! — воскликнул я. — Вы вели расследование! Вы уж для начала простите, я запамятовал совсем.
—
Да что там! Десять лет прошло. Я и сам уж не знаю, как узнал вас. Может, привычка сработала, я же до недавнего в полиции работал.
—
В полиции, — повторил я.
—
Да вот две недели всего, как в армию ушел. Только недолго повоевать пришлось. — Он с сожалением поднял забинтованную руку. — Но ничего, поправлюсь и назад!
—
Вот что! Голубчик, надеюсь, вы не спешите? Идемте, идемте, не отпущу вас, пока не напою чаем! А то и чем-нибудь покрепче!
Я взял майора за руку и повел в дом.
—
Вы уж простите, запамятовал, как вас зовут? — спросил я.
—
Дмитрием родители нарекли, по батюшке — Николаевич, — представился Жмых.
—
Вот что, Дмитрий Николаевич, надеюсь, вы мне поможете.
—
Извольте. Чем смогу.
—
Дело такое: тогда, десять лет назад, расследование вели вы…
—
Да какое это было расследование, — майор Жмых махнул рукой.
—
А теперь одно очень важное расследование пришлось вести мне. И столкнулся я с человеком, которого теперь хочу найти.
—
Да сейчас как найти-то?! Может, он давно сбежал из Москвы? — предположил майор.
Я хмыкнул. Такая мысль до сих пор не приходила мне в голову. Что, если и впрямь незнакомец с тяжелым взглядом давно уже покинул Москву? Я покачал головой:
—
Пожалуй, нет. Чутье подсказывает, что он в Москве. Правда, видел-то я его в Воронцове…
—
В имении Репнина? — уточнил Жмых.
—
Да, — подтвердил я, взглядом побуждая собеседника пояснить, как он догадался.
—
Да, мы слыхали, как тут все в Воронцово валили на воздушный шар поглазеть, — продолжил майор.
От его слов сделалось неуютно. Он говорил не «я», а «мы», подразумевая и себя, и
