Он послал это письмо через Сукэдзуми и получил ответ:
«Очень тронута Вашим письмом. Прочитав его, я подумала, что понимаю наше время».
Затем Канэмаса отправился домой.
Вскоре в покоях жены Масаёри появился Накатада, одетый особенно тщательно, затмивший роскошным костюмом и своего отца, и своего дядю. Через Тикадзуми он передал госпоже: «Очень хотелось бы подольше остаться с вами, но нужно являться и туда и сюда с выражением благодарности за своё назначение. В самое ближайшее время я снова приду к вам» — и сразу же ушёл.
Пока Накатада был в покоях, жена Масаёри и Фудзицубо, приблизившись к занавеси, разглядывали его.
— Он лучше всех, кого я знаю, — прошептала Фудзицубо. — Какая счастливая Первая принцесса! Она одна владеет сердцем того, на которого приятно смотреть и которого приятно слушать. И он ухаживает за ней усерднее, чем её слуги!
После этого прибыл с визитом Санэёри, назначенный советником сайсё, очень красиво одетый. Он выразил своё почтение и удалился.
Фудзицубо должна была не сегодня завтра рожать. Около шестидесяти человек, живших в усадьбе Масаёри, находилось всегда около неё. Наследник престола тоже прислал много народу. Не покидали покоев Фудзицубо и её братья.
Как-то Фудзицубо разговаривала с Сукэдзуми.
— Я рад, что Санэтада стал вторым советником, — сказал он. — Иногда я навещал Санэтада в Оно и думал: «Какое горе, что он отвернулся от мира и погрузился в такую скорбь!» Сейчас я радуюсь больше, чем если бы сам получил это место. Все очень довольны. И Накатада очень рад за него.
— Отец Санэтада жаловался на смертном одре, что к сыну относятся несправедливо, поэтому наш батюшка взял на себя заботу о нём и, отстранив тебя, добился для него этого назначения. Но я об этом ничего не знала, — ответила сестра.
— Нет, это не так. Наш отец помнил о том, о чём ты его просила. В противном случае Санэтада не стал бы советником. Первым должен был быть Мородзуми, потом я. И государь хотел, чтобы я получил эту должность.
— Значит, наш отец заботился больше о Санэтада, чем о тебе, — засмеялась Фудзицубо.
Вечером в усадьбу явился Санэтада. Он попросил доложить о себе, прошёл к Масаёри и благодарил его. «Когда-то он блистал молодостью и красотой, но затворническая жизнь наложила на него свой отпечаток. Тем не менее, в его внешности и поведении есть ещё былое очарование», — думал Масаёри, глядя на него.
Масаёри был очень рад визиту; он переоделся и уселся с гостем в передних покоях.
— Очень рад вас видеть, — заговорил он. — Мне всегда было грустно, что мы так долго не могли встречаться, и хорошо, что вы наконец пожаловали сюда. Когда я в последний раз был в доме вашего отца, я был очень огорчён, что не могу вас видеть.
— Мир перестал интересовать меня, и я хотел заняться подвижничеством, искал уединённого места, долго жил в затворничестве. Я возвратился сюда из-за отца. Назначение на пост советника явилось для меня полной неожиданностью, оно меня необычайно обрадовало, и я глубоко благодарен вам за это. Я ни к чему не пригодный человек и получил это место не по заслугам, но чувствую глубокую признательность за ваше доброе ко мне отношение, — говорил Санэтада, проливая слёзы.
— С давних пор я привык видеть вас в своём доме и считать своим сыном. Однако вы удалились от мира <…>. Здесь сейчас находится моя дочь, которая служит у наследника престола. Она должна рожать, поэтому я всё время дома. Когда-то у меня была мечта поселить в одном месте всех, связанных со мной узами родства, чтобы они могли встречаться и беседовать друг с другом. В числе моих зятьёв и нынешний первый министр, и людям с таким положением в этой тесноте жить невозможно. Вот все и переехали в собственные дома. Таким образом я смог выделить Фудзицубо помещение.
— А я все эти годы ничем не занимался, был вне себя от горя. Мой отец хотел меня видеть, и я услышал его последние слова. Не знаю, каким образом и хорошо это или нет, но мысли мои вновь обратились к нашему миру, — говорил молодой человек.
— Вы только ни о чём не волнуйтесь, — успокоил его Масаёри. — У меня много сыновей, и мне за них краснеть не приходится, но среди них нет ни одного, который добился бы особой известности. Если взять музыкальные таланты, их способностей еле-еле хватает, чтобы играть на пастушьих дудках. Тот же, кто превзошёл бы их, умер в молодости. Поэтому, извините за нескромность, но коль вы остались без отца, считайте меня своим отцом, хотя от меня большой пользы и нет. А вы будете мне вместо сына, которого я давно потерял.
Санэтада, не произнося ни слова, лил слёзы.
«Он необычайно чист душой, — думал Масаёри. — Так горько плачет. Решение удалиться от мира далось ему, по-видимому, нелегко. Как было бы ужасно, если бы он в таком положении окончил свои дни! <…>
Они разговаривали долго, и наконец Масаёри позвал даму, Прислуживающую Фудзицубо:
— Хёэ! Здесь тот, о ком ты говорила: «Если он придёт, мне хотелось бы встретиться с ним». Иди же сюда и поговори с советником!
Сам он ушёл в главные покои.
Хёэ из-за занавеси произнесла:
— Недаром сказано: «Ах, если бы прошлое нынешним стало!»[195]
По голосу можно было судить, что она находится очень близко.
— О, какой редкостный голос! — воскликнул Санэтада, и придвинувшись к занавеси между столбами, произнёс: — Как давно мы не встречались!
— Сколько бы времени ни прошло, разве я могу забыть прошлое? Я всегда вспоминаю вас, но вы, переехав в другое место, стали жить затворником и больше не присылали нам писем. Но я-то вас не забыла, помню до сего дня. А с тех пор, как моя госпожа переехала в родительский дом, она часто смотрит в сторону тех покоев, где вы когда-то проживали, и вспоминает прошлое с грустью. Она тоже ничего не забыла и часто говорит: «Он любил меня настоящей любовью, чего я и не ожидала».
— Она, наверное, думает: «Санэтада всё ещё жив, значит, у него не было глубоких чувств ко мне». Такая мысль часто приходит мне в голову и мучит меня ужасно. Мне очень не хотелось бы умереть, не поведав о том, чем я жил это время. Не имея возможности высказать своё сердце, и я, бывало, так страдал, что несколько раз был близок к смерти. Но сейчас обстоятельства изменились и страдания мои ушли в прошлое. Передай, пожалуйста, твоей госпоже — не придёт ли она сюда? — попросил Санэтада.
Хёэ передала его слова Фудзицубо: так-то, мол, и так-то. Госпожа приблизилась к самой занавеси, расположилась у столба и через Хёэ передала: «И мне с давних пор хотелось во что бы то ни стало поговорить с вами. Ваш приезд сюда меня очень обрадовал. Говорите же всё, что вы хотите сказать. Отсюда я хорошо могу слышать ваш голос».
— Я стал плохо слышать, — сказал Санэтада. — Даже когда идёт обычный разговор, я ничего не разбираю, а уж когда собеседник далеко…
— Вы стали немощны? <…> — Голос её раздался так близко, что Санэтада подумал: «Как чудесно! Как необычно!» И спросил:
— А чья вина, что я стал немощен?
— Продвиньтесь поближе, — сказала Хёэ госпоже.
— Иначе говорить затруднительно, — отозвалась Фудзицубо. — Подними эту занавесь.
Велев поставить переносную занавеску, Фудзицубо продвинулась немного вперёд.
— От радости я потерял разум, — произнёс Санэтада. — Раньше я находился в страшном смятении; пытаясь успокоить сердце, часто терзал Хёэ, и всё просил, чтобы вы написали мне хотя бы одну строчку, но так ничего и не получил. Но если бы я тогда умер, я лишил бы себя сегодняшней возможности встретиться с вами.
— И мне в то время хотелось встретиться с вами, но удобного случая не представлялось, —
