Неужели он сделал это тайно? У нас много детей, но он хочет ещё, и если его заполучила к себе принцесса, благородная и красивая, то на меня он, наверное, больше и смотреть не станет. Как же быть?
Она совсем пала духом.
— Это ещё только слухи, — утешала её мать. — Может быть, всё и неправда.
— Да ведь то и дело она его в тайне от всех приглашает во дворец… — сквозь рыдания произнесла дочь.
— Отрёкшийся от престола император Судзаку из всех своих дочерей самой красивой считал Первую принцессу. Это, наверное, потому, что он её особенно нежно любил с младенческих лет. Но Третья принцесса, дочь императрицы-матери, вряд ли уступает сестре. Она ещё слишком молода, в ней есть что-то детское, поэтому она особенно мила. Когда она немного подрастёт, можно думать, что станет красавицей; — рассуждала жена Масаёри.
— Тадамаса время от времени говорит: «Вторая принцесса — редкая красавица. Как бы мне хотелось взглянуть на неё! Как я завидую Накатада, который постоянно находится рядом с нею!» Императрица-мать сватает за Тадамаса её сестру, он вряд ли устоит, — заливалась слезами дочь.
— По словам моего мужа, кормилица принцессы[269] и очень болтлива, и случалось, что её за это очень ругали, — вступила в разговор жена Санэмаса. — Так вот, она говорит, что это всё имеет одну цель: объявить наследником престола того, кого хочет императрица. А вчера вечером, — сменила тему жена Санэмаса, — мне рассказали о Санэтада совершенно удивительные вещи. Санэмаса поселил его бывшую жену на Третьем проспекте, но брата об этом не известил. Сказав, что я туда поехала, он привёл с собой Санэтада. Так вот, Санэтада даже не узнал своей дочери, Содэмия, так она выросла и похорошела. Увидев её, Санэтада принял дочь за меня. Как он потом изумился! Говорят, Санэтада совсем отдалился от жены и дочери, о них словно и не вспоминает и собирается возвратиться в Оно, но хотел бы один раз навестить тебя, — повернулась она к Фудзицубо. — Его жена стала настоящей красавицей. Санэмаса считает её великолепной женщиной. Она отнеслась к мужу, как к постороннему, и даже когда он заговорил с нею, ничего ему не ответила. А к Санэмаса, с которым она раньше двух слов не сказала, сейчас и она, и дочь её относятся как к отцу и брату; встречаясь с ним, они ведут себя по- родственному.
— Всё это время Санэтада был одержим беспокойством и блуждал далеко от дома, — ответила Фудзицубо. — Когда я встретилась с ним, я посоветовала ему возвратиться к жене и дочери. Поскольку Содэмия выросла такой красавицей, было бы хорошо, чтобы она служила во дворце. Я хочу ввести во дворец дружественных мне людей.
— Если у тебя такие планы, я с радостью сообщу им об этом. Я передам твои слова Санэмаса при первой же возможности.
Пришло письмо от госпожи Дзидзюдэн из дворца отрёкшегося от престола императора Судзаку:
«Я всегда была уверена, что ты станешь высочайшей наложницей. К несчастью, у тебя много соперниц, но, несмотря на них, ты это звание получила, и я рада бесконечно. Остаётся ещё одно дело, которым сейчас занимается государь…»
Фудзицубо ответила сестре:
«Благодарю за письмо. Если то, о чём ты пишешь, пройдёт удачно и я возвращусь во дворец, меня там ждут одни только хлопоты. Вокруг этого дела бушуют страсти, и я не могу не думать с горечью, что все находятся в страшном заблуждении».
Седьмая дочь левого министра, жена Тадатоси, в последний день седьмого месяца родила. Она ещё полностью не оправилась после родов, но всё же послала гонца с поздравлением к Фудзицубо.
Пришло поздравление от Судзуси:
«Я должен был бы сам явиться и лично поздравить Вас, но сейчас жена моя нездорова, и нет никого, на кого я мог бы её оставить. Я поистине очень рад, что Вы наконец стали высочайшей наложницей, чего я давно уже ждал и всё время спрашивал себя: «Так когда же? Когда же?» Если Вы в связи с этим захотите преподнести поздравления главной распорядительнице Отделения дворцовых прислужниц и другим дамам, то извольте только приказать — подготовку подарков я возьму на себя».
Фудзицубо ему ответила:
«Письмо получила, благодарю Вас. Вы пишете, что Ваша жена больна, — как она себя сейчас чувствует? Я совершенно ничего об этом не знала. Вы давно ждали с нетерпением моего назначения, вот время и подошло. Как быть с кормилицами, нужно ли сделать им подарки? Если да, то прошу Вас распорядиться немедленно».
Пришло письмо от Первой принцессы:
«В последнее время чувствовала себя отвратительно и даже головы не могла поднять, поэтому и не писала тебе, а тем временем узнала новость, которая меня очень обрадовала и всем нам служит к чести. Но радуясь, мы должны, однако, не забывать теперь о другом деле. Накатада говорил мне: „Императрица-мать строит разные планы, но я к этому всему не причастен. Если кто-нибудь подумает, что я в них замешан, мне будет очень неприятно'. Он очень беспокоится».
Фудзицубо написала в ответ:
«Ты была нездорова, и мне нужно было бы навестить тебя, но я так этого и не сделала… Благодарю тебя за беспокойство обо мне, думаю, всё окончится, как кончается с цветами вишни: быстро они облетают и скоро их забывают. Мне кажется, что Накатада кривит душой, но спасибо и за то, что он так говорит».
После разговора с матерью жена Тадамаса почувствовала ко всему отвращение, она, не разговаривая ни с родителями, ни с сёстрами, днём и ночью оставалась погруженной в свои думы, стенала и плакала. Всё стало ей безразлично. Она не произносила ни одного слова. Тадамаса любил жену беспредельно, но она не могла утешиться.
После того, как одиннадцатая дочь Масаёри, выйдя замуж за принца Хёбукё, стала жить отдельно, она с Фудзицубо не могла встречаться. Поэтому Фудзицубо настойчиво приглашала её, чтобы поговорить по душам о том, что произошло за тот долгий период. Но жена принца всё ещё к ней не приезжала.
Через несколько дней вечером в покоях Фудзицубо собрались её мать, сёстры, братья. Все были одеты в красивые платья на подкладке и вышитые шёлковые накидки. От первого министра пришли за женой, но она ответила, что эту ночь проведёт здесь. Никогда ничего подобного не бывало, и министр, крайне удивлённый её ответом, сам явился за женой.
— Сейчас здесь много народу, свободного места нет, и увидеться с тобой я не могу. Возвращайся домой. Я вернусь через два-три дня, — сказала ему из-за занавеси жена.
— Никогда я не слышал от тебя таких странных речей, — воскликнул министр. — Як этому не привык. Не поверив посыльному, я прибыл сюда сам. Почему ты разговариваешь со мной, как с посторонним? Выйди сейчас же ко мне.
— Выйди к нему, — стала уговаривать дочь жена Масаёри. — Нельзя быть такой несговорчивой с мужем.
— Я не могу простить, что он мне ничего не рассказал о происках императрицы. О, я несчастная! — ответила та.
Для министра разложили подушки на веранде, и к нему вышли Тададзуми, Сукэдзуми и Мородзуми. «В покоях, куда вы собрались войти, сейчас много народу», — стали извиняться они.
В то время, как сыновья Масаёри хлопотали вокруг первого министра, императрица-мать думала: «Как же мне добиться своего?» Она холила и лелеяла свою дочь, как жемчужину. Даже варвар, женатый на богине счастья Китидзётэн,[270] был бы тронут красотой этой принцессы и начал бы посыпать ей письма, одно за другим, а первый министр отговаривался болезнью и к императрице-матери не показывался. «Если боги и будды сделали меня матерью страны,[271] то вряд ли мои желания не сбудутся», — думала императрица.
