успешным. Бетти обычно приходила с группой знакомых, молча сидела за столом, словно чья-то бедная старая тетушка, приглашенная из милосердия. Бетти никогда не заглядывала в винную карту, а, когда ей предлагали выбрать что-то из меню, обычно говорила: «Закажите мне сами, милая. Вы знаете о еде куда больше меня». Голос ее при этом звучал чуть слышно. Поскольку счет она не оплачивала и кредитных карточек ей не требовалось, то она оставалась для всех анонимной тенью.
Несмотря на все это, я знала, что испытывала судьбу, когда Бетти в одиночестве отправилась в «Ла Кот Баск». До этого я в полной анонимности побывала в ресторане четыре раза, но последний свой визит я нанесла в сопровождении семейной пары, которая пригласила меня на благотворительный обед, поэтому я пришла в собственном обличье.
Благотворительные обеды, похоже, сделались частью моей работы. Не знаю, какому благотворительному обществу впервые вздумалось осуществить тайные желания многих людей понаблюдать за критиком во время работы, но, как только они это сделали, то смогли устраивать аукционы на тысячи долларов, ибо со всех сторон к ним посыпались предложения. Какие причины можно было выдвинуть для отказа, когда на кону стояли такие деньги? Как вы могли сказать «нет» школе, где учится ваш ребенок, вашему врачу, Американской кардиологической ассоциации, публичной библиотеке, фонду Джеймса Бирда и прочим? Хотя обеды с незнакомыми людьми были для меня страшной мукой, мне редко хватало духу от них отказаться. Случалось, что моим спутником оказывался кто-то настолько неприятный, что я клялась прекратить все благотворительные обеды, правда, такое настроение длилось недолго.
Муж и жена, пригласившие меня в «Ла Кот Баск», оказались чудесными людьми. И все шло хорошо, пока во время закусок мистер Стюарт не проболтался о том, как много он заплатил за возможность со мной пообедать. Эта была такая невероятная цена, что я подозвала сомелье и заказала дико дорогое вино. Мне не следовало это делать: сомелье, не обращавший до сих пор на меня внимания, внимательно на меня уставился и побежал к метрдотелю. Обслуживание изменилось до неузнаваемости. Смогу ли я теперь сойти за Бетти?
Но мне надо было вернуться. Я начала писать рецензию, в которой горячо восхищалась уткой, но вспомнила, что ела я ее всего один раз, и было это во время моего обеда со Стюартами. Что, если шеф приготовил мне что-то особенно? Я представила себе сердитых читателей, которые с возмущением говорят: «И этой женщине могло такое понравиться?» Одного раза явно недостаточно. Я надела парик, тесные туфли, потрепанное синее платье и пошла в подземку. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания.
Но когда вошла в «Ла Кот Баск», глаза всех присутствующих обратились на меня, после чего, разумеется, люди вежливо отворачивались. Я медленно подошла к метрдотелю — туфли действительно были страшно неудобны — и нерешительно сказала:
— Прошу прощения.
Метрдотель взглянул на меня с легкой жалостью.
— Да? — сказал он. — Чем могу помочь?
— Я не зарезервировала столик… — начала я.
Он оглядел меня откровенным взглядом, не пытаясь скрыть своей нерешительности. Он меня не узнал, в этом я была уверена. Я почти читала его мысли: если бы я была мужчиной, он мог бы предложить мне напрокат пиджак и галстук.
— Вы одна? — спросил он.
Я кивнула. Было еще рано, и в ресторане имелось много свободных мест, поэтому решение было в мою пользу.
— Следуйте за мной, пожалуйста, — сказал он.
Интересно, куда он меня посадит? Ему не хотелось провести меня через весь обеденный зал, по и сажать меня на виду тоже не входило в его намерения. Как же он решит эту дилемму? В конце концов он приткнул меня сбоку, подал меню и быстро пошел прочь. Нельзя сказать, чтобы прием был особенно уважительным, но и в вину ему этого было поставить невозможно.
Метрдотель повел себя корректно: они не высмеял меня и не проигнорировал. Еда оказалась такой же, какой я ее запомнила. После салата из морепродуктов с добавлением икры я взялась за утку (она была восхитительна), и в этот момент в зал вошла женщина в красном одеянии. Она была похожа на Питера Устинова в женском платье. Двигалась она так медленно что напоминала карнавальную платформу на невидимых колесах.
Она подходила все ближе и ближе, и метрдотель выдвинул для нее стул, намереваясь посадить ее рядом со мной. Женщина глянула на меня с выражением ужаса и повернулась к служителю:
— У вас не найдется другого места? — спросила она, взмахнув пухлой ручкой в мою сторону.
Я подумала, что он» очень похожа на одну из уродливых комнатных китайских собачек.
— Мне не нравится этот стол, — заявила она.
Метрдотель торопливо поставил стул на место, разгладил скатерть.
— Ну, разумеется, мадам, — сказал он и повел ее к другому столу.
Я свое дело сделала и спросила официанта, не может ли он принести чек и упаковать остатки недоеденной утки в пакет для собаки. Он чуть поколебался, хотел, кажется, возразить, но передумал и сказал:
— Да, конечно.
Я оплатила счет наличными, тщательно пересчитала мелочь, доллар к доллару, добавила чаевые. Вспомнив о надоедливых старых дамах, прибавила еще. Взяла пакет для собачки и, уверенная в том, что дамы в дорогих украшениях с облегчением посмотрели мне вслед, поспешила из ресторана.
Спустилась в подземку и села на поезд, предвкушая момент, когда сдерну наконец-то с головы парик, а с ног — тесные старомодные полуботинки. Я обдумывала, как следует описать вкус утки, когда в вагон, шаркая, вошел бездомный мужчина. У него были рваные штаны, а армейский китель покрыт пятнами, оставшимися после многодневных ночевок под открытым небом. На покрасневшие уши натянута жалкая шерстяная шапка, на жилистую шею повязан изъеденный молью шарф. Он выглядел таким грязным, что люди подтягивали под себя ноги, когда он проходил мимо них, лишь бы избежать контакта. Добравшись до конца вагона, он повернулся, набрал в грудь воздуха и заговорил.
— Я хочу есть, — сказал он голосом, охрипшим от долгого молчания. — Я возьму все, что вы можете предложить — половину сэндвича, который вы не доели на ленче, или кусочек яблока. Я буду счастлив принять это от вас. Может быть, у вас на дне сумки завалялись крошки картофельных чипсов. Это бы меня тоже устроило.
Я заметила, что, когда он шел по проходу, пассажиры опускали глаза или прятались за газетами. Голодный человек вызывает смущение. Когда он приблизился ко мне, я подала ему пакет из «Ла Кот Баск», и он уставился на него, не веря своим глазам. Схватив его, он пошел к концу вагона, уселся на место, над которым была надпись: «Для людей с ограниченными возможностями». Я думала, что он набросится на еду и станет запихивать ее в рот, но этого не случилось. С большим достоинством он разложил на коленях шарф, словно это была салфетка. Вытащил из сумки контейнер и поставил его на шарф. Сняв обертку, разглядел содержимое.
— Жареная утка! — прохрипел он.
И затем, очень деликатно, взялся за ножку и начал медленно есть, наслаждаясь каждым кусочком.
Придя домой, я не побежала принять душ, не сняла парик. Уселась и начала писать статью, которая называлась: «Почему я не одобряю то, чем занимаюсь».
«Вы не можете быть ресторанным критиком, — сказала мне однажды М. Ф. К. Фишер,[61] — если ради собственных амбиций не можете потоптаться на могиле своей бабушки».
Я робко кивнула и согласилась.
