Раздался дружный хохот.
Наряд Бравина занимался боевым самбо.
— Вы бездельник, Трофимов, — сказал Бравин презрительно. — Служите скоро год, а... — он махнул рукой. — Ефрейтор Сердюк!
— Есть! — статный загорелый парень поднялся со скамейки и вышел на площадку, посыпанную опилками.
— Нападать или защищаться? — спросил Бравин.
— Я защитник, Олег Сергеевич, — ответил Сердюк.
Не успел он занять позицию, как Бравин бросился на него, но Сердюк ловко перехватил вооруженную руку, подвернул ее.
Солдаты захлопали. Бравин упал Сердюку под ноги, бросил ефрейтора через себя, подскочил, замахнулся ногой:
— Защищайтесь!
Но Сердюк и без команды успел перевернуться и встретил удар Бравина ногами.
— Молодец, Петро!
— Нашла коса на камень!
Бравин поднял руку, прекращая разговоры, и сказал:
— Средне, — и, перекрывая недовольный шумок, чуть повысил голос: — Так должен работать худший в моем наряде. После захвата голову мне не зафиксировали и дали уйти в ноги. Когда я вас сбил, вы ворочались на земле с ловкостью молодого игуанодонта.
— Кто такие, Олег Сергеевич? — вытирая пот, спросил ефрейтор.
— Это такие порося, с шеей, как у гуся, — ответил Бравин.
Пограничники хохотали, Бравин отряхнулся, встретился взглядом с прапорщиком Грузинцевым и подмигнул. Сергей пружинисто поднялся, кивнул Сердюку на скамейку и занял его место. Бравин бросил ему нож, Сергей ловко его поймал и тут же кинулся вперед. Бравин перехватил вооруженную руку, подвернул, оказался у противника за спиной и свободной рукой перехватил ему шею, подняв подбородок, прижал к себе.
— Вы этого не сделали, Сердюк, — сказал Бравин — Ясно?
— На завалинке усе ясно, — ответил Сердюк.
Противники разошлись, Бравин воткнул нож в землю и сказал:
— Извини меня, Сережа.
— Прости меня, Олег Сергеевич.
И началась боевая схватка. Они били друг друга всерьез, обманывая, уходили, бросались в ноги, перебрасывали через себя. После очередного столкновения у Бра-вина из уголка рта пошла кровь. Он оглянулся, схватил лежавший на земле кирпич, с криком кидаясь вперед, замахнулся. Сергей блокировал вооруженную руку, но Бравин уронил кирпич ему за спину и подсек противника ногами. Падая, Сергей хотел схватить Бравина за ноги, но тот успел отпрыгнуть. Сергей вскочил и, глядя за спину Бравину, крикнул:
— Бей сзади!
Бравин повернулся, Сергей бросился, по Бравин лишь имитировал поворот и вновь сбил противника с ног, поднял руки и сказал:
— Сдаюсь!
Но Сергей продолжал занимать боевую позицию.
— Запомните, — Бравин повернулся к пограничникам, которые следили за схваткой, затаив дыхание, — слово «сдаюсь» — не сигнал к окончанию боя, — он указал на готового к схватке прапорщика. — И поднятые руки тоже могут быть лишь провокацией! Все! Занятия окончены.
Бравин и Грузинцев обменялись рукопожатием и направились в душевую.
Обычно, закончив занятия, Бравин не торопился домой, но сейчас старался проводить с женой как можно больше времени. И сегодня пришел с работы, быстренько переоделся, и они отправились в кино. Не прошли и трех кварталов, как столкнулись с Алексеем, который фотографировал игравших на сквере ребятишек.
— Опыт подсказывает: снимай все, что видишь, — заговорил он, не здороваясь, будто они расстались полчаса назад. — Никогда не угадаешь, какой снимок может понадобиться.
Узнав, что они собрались в кино, он сказал:
Успеется, сейчас я вас приглашаю в кафе.
Бравин не хотел, чтобы Наташа расценила его возражение как ревность, и вскоре они сидели на открытой веранде и ели мороженое.
— У меня редактор — потрясающий парень, — рассказывал Алексей. — Восемьдесят процентов своей энергии он тратит на то, чтобы убедить окружающих, как он чрезмерно занят и никто другой не мог бы выдержать такой нагрузки. А вот он выдерживает, к тому же всегда доброжелателен, внимателен, а когда ему приходится нерадивому сотруднику сделать выговор, так он, руководитель, расстраивается чуть ли не до слез. Три раза в неделю шеф играет в теннис, по субботам — обязательно баня, не курит, пьет «Ессентуки». Раньше, случалось, по праздникам он выпивал рюмку коньяку, так сказать, плотнее сливался с коллективом. Нынче, естественно, об этом не может быть и речи. С его здоровьем и нервами ему бы в космонавты податься, а шеф нет-нет, да, вроде бы смущаясь, помассирует грудь или, отвернувшись, проглотит таблеточку. Страсть как хочется спереть у него пробирочку, посмотреть, чего он кушает.
— Не люблю, когда начальство высмеивают, — сказала Наташа. — Послушаешь, получается, что все руководители либо дубы, либо хамы, карьеристы. У вас шеф, как вы выражаетесь, посложнее, но тоже мало симпатичный.
Алексей не смутился, довольно хохотнул, зубы у него были, как у американского киногероя.
— Наташенька, — он взглянул на Бравина, прижал руку к груди, — простите за журналистскую развязность. Недобрые мы, подчиненные. Вы данный факт верно подметили. У каждого недостатки, кто на горке, тот виднее. К тому же болтаю я без злобы, половину сочиняю, пытаюсь вас развеселить, уж больно вы оба серьезные.
Бравин из этого разговора выключился, он умел вроде бы слушать, даже вставлять реплики, а думать о своем, никакого отношения к общей беседе не имеющем.
«Вернется Наташка в Москву, найдет ее там бойкий журналист. Парень он видный, язык подвешен ловко... — Бравину стало зябко. — Недостойно я себя веду». Он заставил себя улыбнуться, подмигнул жене. Наташа махнула на него рукой:
— Не слушаешь и не изображай, — и повернулась к журналисту, продолжая разговор: — Почему только первый? Возьмите актеров, их не выстраивают в порядке номеров. Говорят, мол, один талантливый, но другой тоже хороший актер и в данной роли интересен.
«Наташка ерунду говорит, — подумал Бравин. — Актера, любого художника и спортсмена сравнивать нельзя».
Что делать? Как помочь любимой? Она третий год уходит из большого спорта. Там сейчас девочки, она словно мама. В команду ее давно не ставят, выпускают в показательных, берут в поездки то ли вторым тренером, то ли из милости. И не может он сказать: «Все, твое время истекло! Вернись на грешную землю, рожай детей, ухаживай за мужем...» А почему не может?
— Олег!
— Я в вашем споре... — Бравин механически улыбнулся и только теперь заметил, что журналист ушел и они с женой остались вдвоем.
— А еще пограничник! — Наташа вздохнула. — Я и мороженое твое съела.
Иван Парфентьевич Родин разговаривал по телефону.
— Слушай, Интеллигент, отошел я от дел. Должок свой помню, но помочь не могу, да и инструмента у меня нет.
— Не серди меня, Родя, — голос звучал мягко, без всякой угрозы. Так говорят только очень уверенные в себе люди. — Инструмент твой нехитрый — изготовишь. Ты человек взрослый, дураком никогда не был, я тебе лишь добра желаю. Просьбу мою выполнить для тебя пустяк. Я уеду, ты останешься.
— Не неволь, и руки у меня уже не те, подвести могут, — чувствовалось, что Родин уже сдается.
