пошел «к бабам», а я, в подробностях выспросив, где они ночуют (только для отвода глаз), бросился к вязу, на котором оставил Олю.
То место я искал долго, пока не догадался залезть на первое попавшееся дерево. С него вяз было видно превосходно.
Ужасно воняло горелой дрянью. Ночью это чувствовалось по-другому, не так погано. Повсюду виднелись остовы домов, среди черных, дымящихся стен проступали черные печи.
— Оля! Оля! — орал я, пробираясь сквозь груды непонятно откуда взявшегося мусора.
На дереве ее не было, равно как я не нашел ее и в округе. Уже совсем отчаявшись, я решил было возвращаться к Квадрату, когда услышал неподалеку кошачий мяв.
Не знаю, что заставило меня броситься на звук, но спустя пару минут я увидел заплаканную Ольгу, сидящую на пепелище в чудом уцелевшем кресле. Она выглядела одновременно трагично и комично — с потеками слез на чумазом лице, в глубоком кожаном кресле, с вырывающимся котом на коленях, посреди сгоревшего дома.
— Что ты тут делаешь? — осторожно поинтересовался я.
— Тебя, ..., жду! — сварливо ответила девочка. — Это наш дом, мы здесь с тобой на чердаке жили. Я подумала, что вяз ты можешь и не найти, а сюда дорогу точно знаешь.
Я не стал ей говорить, что у меня даже мысли не было искать ее здесь.
— Я рад, что нашел тебя.
— А уж как я рада, — задохнулась Оля от возмущения. — Бросил меня, свалил гулять! А вокруг все горит, люди орут, знаешь, как страшно? «Со мной все будет в порядке!» — и ушел! А со мной? Кот еще этот дурацкий, сам слезть не может, орет дурным голосом! Пока я его с дерева снимала, всю меня исцарапал!
Оля продемонстрировала израненные руки, кот, почувствовав, что другого такого момента может и не случиться, извернулся и выпрыгнул из ее рук. Я слабо улыбнулся.
— Ты смеешься! Ты издеваешься надо мной! — заорала Оля.
Я подошел к ней, склонился над креслом и обнял девочку. Она еще что-то кричала в возмущении, но больше для порядка.
Потом мы сидели в кресле вдвоем и целовались. И уже было плевать, что пахнет гарью. Я обнимал тыкался в мягкие губы, пытаясь понять, правильно ли это делаю.
Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем заревела сирена, а вдалеке над городом пролетел первый вертолет.
Могу только сказать, что немного — и большую часть этих драгоценных минут мы целовались, а меньшую Оля рассказывала мне, какой я дурак.
— Это эвакуация.
— Почему сейчас? — заорала, негодуя, Оля. — Пусть эта дурацкая эвакуация начнется завтра! Послезавтра! Никогда не начнется!
Впрочем, у меня были мысли, почему именно сейчас. Потому что Пилигрим утвердился у власти, наладил жизнь и, можно сказать, лишил эксперимент дальнейшего смысла.
— Давай не пойдем? — попросила Оля. — Может, не будет здесь никакого водохранилища?
Я знал, что если водохранилища не будет, весь город прочешут мелкой гребенкой — чтобы никто из преступников не остался на свободе. Шансов не было.
— Я не хочу, Кеша, Иннокентий, ну придумай что-нибудь, ты большой, ты сильный, я уверена, ты сможешь…
Сжав — может, чуть сильнее, чем следовало, — ее плечи, я посмотрел девочке в глаза и твердо сказал:
— Оля, обещаю, я сделаю все, чтобы мы были вместе.
— Нет, Кеша, давай не пойдем…
Я встряхнул ее и продолжил:
— Я редко даю обещания. И всегда выполняю. Мы будем вместе, я обещаю тебе.
Она смотрела на меня, не веря.
— Оля, я обещаю — мы будем вместе. Независимо ни от чего. Я найду способ выйти из тюрьмы и вытащить тебя. Это будет.
Выла сирена, над городом летало уже четыре вертолета. Ветром доносило обрывки слов — видимо, с вертолетов крутили запись:
«Сят… эвак… ружие… цать часов…»
— Я тебе верю, — наконец произнесла она.
Мы стояли на пепелище, обнявшись. Я знал, что через несколько минут возьму ее руку в свою и мы пойдем сдаваться.
Мы пойдем каждый в свою клетку. У нее наверняка есть свои «квадраты» и «скрини». Есть тюремный психолог, тюремный юрист, инспектор, отвечающий за то, чтобы девчонки не сильно отстали от школьной программы.
Она вернется в место, в котором теперь, после глотка свободы, даже существовать невозможно.
Но я найду способ выполнить свое обещание.
Я посмотрел в сторону — там сидел кот, намывая мордочку. Он пристально посмотрел на меня, затем словно кивнул и снова принялся мыться.
Я знаю. Весь этот кошмар прекратится.
— Мы будем вместе, — тихо прошептал я.
А потом мы взялись за руки и пошли туда, где над городом крутятся вертолеты, а звук сирены пробирает до костей.
Константин Крапивко
Царевна
Рассказ
Горло почти прошло, и читать, лежа под одеялом и прислушиваясь к ненастью за стенами, было уютно. Журчала падающая из желоба в переполненную бочку вода, дождь постукивал в запотевшее окно. Пахло яблоками и дымком от печки. Свернувшаяся клубком Катька согревала живот. Я сделал глоток, прислушиваясь, как пивная сытная горечь обволакивает язык…
Дела были, но не делать же их под дождем? И так простужен весь. Завтра. Или послезавтра… Я подоткнул одеяло, положил открытую книгу на грудь и потянулся к магнитофону. Катька обеспокоенно вскинула голову. Битлы в магнитофоне негромко запели про «кам ту геве».
Правильно, в общем-то, запели.
Катька согласно сощурилась и попыталась лизнуть меня в руку. Я убрал руку, нашарил папиросы, закурил. Катька фыркнула и ушла устраиваться в ноги — не любила запах табака. Я взялся было за книгу, но тут дохнуло сырым холодом, стукнула открывающаяся дверь, и на террасу вошла женщина.
Незнакомая женщина. Красивая.
— Гм… — сказал я, поправляя очки. — Гм! Здравствуйте.
Женщина ничего не сказала. Она стащила с себя полиэтиленовую накидку, несколько раз энергично встряхнула ее, оросив каплями пол, и повесила поверх моего парадного пиджака.
Страховщица? Те вроде не наглые. Так хорошо все было… собес какой-нибудь? Агитатор… то бишь агитаторша? Или торговка ручками, клеем и средством от моли?
Катька соскочила с кровати, выгнула спину и, негромко шипя, двинулась к незнакомке. Маленькими шажками, по замысловатой кошачьей траектории, зигзагом. Подерет, как пить даст — подерет…
— Брысь! — прикрикнул я, садясь и нашаривая калоши. — Не трогать!
Незнакомка одернула зеленый свитер, поправила прядь русых волос и, равнодушно взглянув на кошку
