можно скорее оттуда вывести. Задержанных, понятно, чтобы допросить по горячим следам, а своих… Заходим.
Он распахнул дверь. В глаза ударил свет. Яркий белый свет, какой, наверное, бывает только в операционных или на съемочных площадках. Ни там, ни там Кирилл не был, но почему-то именно эти ассоциации первыми вынырнули на поверхность из глубин подсознания. Съемки в операционной. И что снимаем? Кирилл едва не наткнулся на замершего на пороге Игоря. Залесский сделал шаг, но не вперед, а в сторону, как будто уперся в невидимую преграду. Надежда беспомощно обернулась на дверь. Марта, шедшая последней, сжала Кириллу ладонь. Ее рука была ледяной и тянула, тянула тепло чужой руки. Словно старалась заполнить им оболочку, в которой тряслась от страха женская сущность.
Их было шесть. Шесть богатых, по местным меркам знаменитых, уставших от жизни тел, возлежащих в креслах, смахивавших на те, что устанавливают в дорогих стоматологических клиниках. Спинки кресел опущены почти в горизонтальное положение. Приподнят только головной конец. Так что полуоткрытые глаза четырех женщин и двух мужчин неподвижно смотрели в одну и ту же точку пространства. И в до предела расширенных зрачках отражался кроваво-красный хрусталь странной конструкции, подвешенной перед каждым из клиентов.
Больше всего она напоминала люстру с бесчисленным количеством хрустальных подвесков и стрел самых причудливых форм. Но в нагромождении стекла прослеживалась в то же время строгая, почти совершенная симметрия. Геометрически безупречная конструкция расширялась сверху вниз, точно пирамида из фужеров, в которой достаточно лить шампанское в самый верхний бокал, а в остальные оно стекает благодаря законам гравитации и искусству официантов, изрядно попотевших перед торжеством. В глубине стеклянного чуда едва просматривалось нечто вроде центрального ствола, от которого к укрытому одноразовой пеленкой животу клиента свисал гибкий тонкий хобот. Вместо психоделической музыки помещение заполняли звуки падающих капель, тонкий шепот ручейков, журчание маленьких водопадов. Пахло озоном и свежестью, как после грозы.
– Господи… – тихо сказала Надежда. – Они показывают им собственную кровь…
Кроваво-рубиновые оттенки, игравшие в бесконечных хрустальных гранях чуть заметно подрагив авших конструкций, раскрыли подлинное значение красного цвета, все время ускользавшее от Кирилла, рефлекторно блокировавшего визуальный канал восприятия. Кровь. Тягучая, липкая, текуче-живая, она вырывалась из прикованного к кровати тела, выбрасывалась давлением высоко вверх и металась в хрустальной тюрьме, постепенно слабея в своем яростном порыве. Достигнув вершины конструкции, она обессилено скатывалась вниз по идеально скользкой поверхности прозрачного лабиринта и возвращалась… в вену? В ту же самую артерию? Чтобы с новым ударом сердца возобновить попытку вырваться на свободу.
– Гипоксия, – хрипло сказал Игорь, – эффект примерно такой же, как когда душат человека во время секса, а он впадает в эйфорию. Еще версии есть?
– Давление низкое, почти коллапс. На грани обморока всегда в ушах шумит, – еле слышно откликнулась Надежда, – каждый слышит свою музыку. Капель – всего лишь фон.
– Нет ничего страшнее и притягательнее смерти, – вдруг сказала Марта и выдернула ледяную ладонь из такой же ледяной руки Кирилла. Кирилл качнулся, но устоял на ногах. – Нет ничего прекраснее возвращения к жизни. Кровь – символ символов. Самые страшные заговоры всегда делались на ней, – пояснила она и обернулась на коллег, – этап смерти наши подопечные уже прошли. Придется поговорить с ними о жизни и вечной юности.
– Мы готовы, – сказал Игорь Порубову, – отключайте их. Олег махнул рукой тем, кто находился в невидимой отсюда аппаратной:
– Подождите в комнате отдыха, – обратился он к Игорю, – Отключение займет не больше десяти- пятнадцати минут. Потом начнут оживать.
– Откуда… откуда такое оборудование? – сдавленно спросил Кирилл. – Знаете уже?
Порубов кивнул:
– Говорят, на ЗТК для областного кардиоцентра разрабатывали, а те у немцев купили. Эндо… – ч-черт, не помню, Кирилл Владимирович. В общем, для операций на сердце и сосудах. Бесшовная технология, ноу- хау какие-то. Хобот, который от живота к люстре тянется, прямо в аорте стоит. Управление манипулятором с обычного компьютера. Мужик, который идею кинул, – в Штатах давно уже. Я посигналю.
И Олег растаял в глубине коридора.
– Экран на стене видели? – спросила Надежда, глядя вслед Порубову.
– Да, – ответил за всех Игорь, – был какой-то вводный режим, перед тем как до сосудов добрались. И это облегчает нам задачу. Кирилл, свою приманку туда подключи. И начинай, как в прошлый раз. «Кровь на снегу»… – он на секунду сжал виски руками. – Какой удачный образ. Кто бы мог подумать…
– В данном случае – на льду, – подсказала Надежда. – Ребята… что от них осталось? – тихо спросила она.
Кирилл вздрогнул и поднял глаза:
– Лариса же смогла сопротивляться некоторое время. Даже без нашей помощи. Правда, судорожно искала замену и постоянно пребывала на грани срыва, но тем не менее…
– Они с ней просчитались, – сказала Марта, – она совсем из другого теста. Добилась всего сама, деньги из ушей не валятся. И ее бизнес для нее как ребенок – ни продать, ни предать не может. Помните, чем она готова была пожертвовать, что называла? Машину, квартиру, драгоценности. А у нее на сегодняшний день три салона в городе и типография с кем-то на паях… Три! Я бы тут же один отдала. А Лариса наша в абстиненции бегала по кинушкам и театрам, Гольцову деньги предлагала, только чтоб не разориться. Я ей искренне желаю до миллионера дорасти.
– Ничего, – сказал Игорь, – у этих тоже что-нибудь найдется, что их к жизни пристегивает. Ты нам, Кирилл, их, главное, на речевой контакт выведи. Дальше разберемся, – он уставился на стену, где висел плакат о здоровом образе жизни. – Это ж с какой точностью надо давление крови регулировать, – пробормотал Залесский, – чтобы не умирали, но и в себя не приходили, оставаясь на границе жизни и смерти…
– Мир изменился, – Кирилл подышал на ледяные пальцы, – все! Бесповоротно. Стопроцентная возможность манипуляции. Вспомните первые ЭВМ – они целые залы занимали, а мы ходим с наладонниками. Технология синтеза уже есть. И она стремительно дешевеет, раз добралась до нашего славного города. Там ведь не миллиардеры лежат, не голливудские звезды.
И это – только один из вариантов, причем кустарный. Когда у нас ближайшие президентские выборы?
– Через три года, – тихо сказала Надежда.
– Будет бойня технологий, – подытожил Кирилл. – А знаете, на ком обкатали синтез? На нас!
– Почему?! – спросили Надежда с Мартой.
– Потому что у нас все три канала восприятия видоизменены, иначе мы бы давно на все это подсели! Только для сотрудников «Рубикона» технология синтеза применялась со знаком минус. В виде блокировочной системы вроде той, которая в приманках установлена.
– Кирилл, а что тебя смущает? – спросил Игорь Залесский. – Людьми манипулировали всегда: с помощью религии, войн, денег, сверхценной идеи – всего не перечислишь. Ты что, хочешь сказать, что в обществе когда-то была истинная свобода? – он пожал плечами. – Даже если ты прав, лучше пусть моим детям мозги в нужную сторону разворачивают, чем сбросят на них ядерную бомбу или голодом уморят. Пойдем работать, Олег сигналит.
Их развезли по домам уже под утро. Кирилл перешагнул порог собственной квартиры и остановился. Эти две комнаты могли принадлежать кому угодно. Не было ощущения дома, каким он был в детстве. Не было запаха кожи и табака, который встречал его, притаившись в отцовской куртке на вешалке, вечно тершегося под ногами кота, аляповатого натюрморта, висящего на стене в гостиной, из-за которого вечно ругались мать с отцом. Кровь на льду. Грань жизни и смерти… Он бы многое отдал, чтобы это испытать на себе… Кирилл, не раздеваясь, прошел на кухню, закатал рукав плаща и полоснул ножом по запястью. Кровь побежала, а затем закапала на пол частыми каплями. Не то! Он схватил телефон: позвонить Ларисе, спросить фамилию врача кардиоцентра, который ее в «Три сосны» отправил? Если он замешан, его уже допрашивают. Еще некоторое время Кирилл метался по квартире, пока не признался себе,
