трогательным взглядом, который бывает только у детей.
Виктор не отдернул руку.
— У нее не мои глаза, — сказал он, внимательно разглядывая девочку. — Кстати, и не ваши.
— Глаза у нее исключительно свои. У Лиды много такого, исключительного.
Протянув поврежденную ногу в сторону, Аркин присел и стал недоверчиво изучать девочку с близкого расстояния, но пальцы его попрежнему были зажаты в маленькой руке.
— Так ты, значит, Лида, — произнес он добрым голосом.
— А вы — мой папа, — тихонько проговорила она, потом чуть наклонила голову, застенчиво улыбнулась и вдруг кинулась ему на шею и крепко обхватила руками.
— Папочка, — проворковала она и поцеловала его в щеку.
Валентина наблюдала за ней в немом изумлении. Такому она дочку не учила. Но, увидев, как изменилось лицо Аркина — с него как будто сползла ледяная маска, — женщина рассердилась, потому что вместе с этой маской растаяла и какаято частица ее ненависти к этому человеку. Всегда настороженные глаза его словно затуманились, губы расплылись в улыбке. Они долго стояли так, прижимаясь друг к другу щеками. Потом он быстро поцеловал Лиду в лоб, поднялся в полный рост и вернулся за стол, не глядя ни на девочку, ни на ее мать. Он достал из ящика стола какойто лист, чтото написал на нем и протянул Валентине:
— Вот. С этим вы сможете уехать из Петрограда. Теперь уходите.
Она прочитала документ. Посмотрела на Лиду и разорвала бумагу.
— Здесь не сказано о моем муже.
— Да.
— Я не уеду из Петрограда без него.
— Валентина, если ты останешься в городе, красногвардейцы в конце концов найдут тебя, как бы ты ни закутывалась в платки. Ты — дочь министра, и про тебя не забудут. Не рискуй жизнью нашего ребенка.
— Если Йенс Фриис останется, останемся и мы.
— Не будь дурой, Валентина. Подумай о Лиде.
— Если умрет он, умрем и мы.
— Я не смогу спасти вас всех.
— Впишите его имя в разрешение на выезд, если хотите, чтобы ваша дочь осталась жива.
Это был блеф. Она была уверена, что не сможет его убедить. Аркин как будто ушел в себя, закрылся в панцире, и серый неприветливый кабинет превратился в пустое мрачное место. Но вдруг глаза его ожили, и он внимательно посмотрел на Валентину.
— Твоя мать любит Лиду? — спросил он.
Валентина ответила осторожно:
— Конечно, она любит свою внучку.
Он кивнул. Не глядя на девочку, он выписал другой документ.
— Возьми.
Рядом с ее именем и именем Лиды стояло имя Йенса.
— Спасибо.
— Но я тебя предупреждаю: когда он выйдет отсюда, за ним придут снова. И разрешение на выезд его не защитит. У вас есть час, может даже меньше. Потом они узнают, что он все еще здесь, в Петрограде, и разрешение аннулируют. Он работал на царя, и это ему не простится. — Голос Аркина зазвенел железом. — Настало время расплаты для таких людей, как он. Для людей, которые прикрываются своей интеллигентностью, думая, что либерализм и ученость могут защитить от народного гнева.
— Йенс работал для людей России. Он помогал простым рабочим. Что вы, большевики, собираетесь делать? Уничтожить всех, у кого есть голова на плечах? Что ждет Россию в будущем, если вы это сделаете?
— Россию ждет великое будущее. Она избавилась от тиранов.
Валентина взяла Лиду за руку.
— Я надеюсь, что мы больше не увидимся, Аркин.
— Так бери ребенка и беги. У тебя это прекрасно получается. Я видел это в лесу, когда ты бегала от дерева к дереву.
Валентина в изумлении уставилась на него.
— О чем вы говорите?
Он удовлетворенно улыбнулся.
— Значит, ты до сих пор не догадалась? Тогда, в лесу, это я был с тобой, когда ты наткнулась на нас. Это я взорвал ваш дом в Тесово.
— У меня хорошо получилось, мамочка?
— Ты у меня умница, доченька.
— А папа, когда вернется, рассердится на меня за то, что я другого дядю называла папой?
— Нет. Он поцелует тебя тысячу раз.
— Тогда почему ты плачешь? — Лида погладила маленькой ладошкой руку Валентины. — Мама, не плачь.
— Скорее, Лида. Нам нужно торопиться. У нас всего час времени.
— Для чего?
— Для того чтобы уехать из Петрограда.
42
Валентина, закрыв глаза, стояла у двери в прихожей и прислушивалась. Двое чумазых мальчишек сидели тут же на полу и играли в карты на окурки, но были так поглощены игрой, что почти не разговаривали. Они не мешали женщине. В нише под лестницей, пока ее не было, появилась узкая кровать. Спящий на ней лысый мужчина храпел, но даже он не мешал Валентине, потому что все ее внимание было сосредоточено на другом. Она внимательно прислушивалась. Ждать снаружи она не захотела, чтобы не привлекать к себе внимания.
Шли минуты. Валентина затаила дыхание, как будто это могло заставить время бежать медленнее, но чувствовала в кармане вес часов Йенса, чувствовала, как неудержимо движутся их стрелки. Она ожидала услышать приближающийся топот сапог. От каждого порыва ветра, от каждого скрипа калитки ее сердце уходило в пятки. Валентина знала, что приближения Йенса она не услышит и о том, что он вернулся, узнает только тогда, когда его рука прикоснется к двери.
Шли минуты.
Вдруг донесся какойто едва слышный звук. Ее рука тут же взлетела к замку и повернула ключ. Приоткрыв дверь, Валентина впустила в дом порыв морозного ветра. В следующее мгновение она рванула дверь так, что та с треском ударилась о стену. Мальчики с удивлением повернулись к ней.
Йенс. Он стоял на пороге, такой же, как всегда, высокий, только кожа на скулах натянулась и глаза запали в темные ямы. Вся нижняя часть его лица была скрыта за густой рыжей бородой.
— Валентина, — прошептал он.
Она притянула его к себе, через порог, в прихожую, и он ногой захлопнул за собой дверь. Она обняла его, не в силах вымолвить ни слова, сердце ее затрепетало, вырываясь из груди, и она почувствовала на себе его крепкие сильные руки. Она хотела его так сильно, что ее тело охватила дрожь.
— Валентина, — прошептал он снова в ее волосы, словно это было единственное слово, которое он помнил.
Ее тело отказывалось отпускать его. Она помнила о часах, лежавших в кармане, и о предательски ускользавшем времени. Но руки ее не могли отпустить его.
