Иван наклонил голову, как пес, готовый броситься в атаку.
— А если мы откажемся?
— Тогда мне придется настоять.
Йенс не мог ждать спокойно. Эта комната с сырыми стенами и растрескавшимся потолком казалась ему слишком маленькой, он начал задыхаться. Каждый раз, когда женщина подбрасывала в огонь очередное полено, из печи вылетало облако дыма. Он оседал на мебель и проникал в легкие. В растревоженном разуме Йенса возникла мысль, что истина так же туманна и призрачна, как дым.
Истина, в которую верили люди, не имела ничего общего с той истиной, которая им преподносилась. И единой истины попросту не существовало, потому что не существовало четких границ между светом и тенью. Дорога, ведущая к абсолютной истине, постоянно отклонялась то в одну, то в другую сторону. Большевики и меньшевики разрывали на части свою истину. В своем стремлении к власти они грызлись между собой хуже, чем шакалы над падалью, призывая при этом к справедливости и равноправию. Похитить беззащитную девочкукалеку — что это за справедливость? Где равноправие, если сильный так поступает со слабым?
Ох, Валентина, будь осторожнее! Умоляю тебя, любимая, будь осторожнее.
Они сидели за столом, взявшись за руки. Женщина наблюдала за ними, время от времени отпивая из кружки и поправляя косынку. Два часа они провели вот так. Йенс видел, как Валентина от волнения сжимала зубы, чувствовал, как напряженно работает ее мозг, буквально слышал, как вращаются шестеренки и колесики внутри ее головы. И он испугался за нее. В какойто миг она вдруг сжала его руку и посмотрела ему прямо в глаза немигающим взглядом. Когда дверь открылась, в комнату ворвался холодный ночной воздух, и следом за Иваном вошли четверо мужчин в потертых куртках и мокрых картузах. Йенс поднялся. Валентина не посмотрела на мужчин, как будто знала, что они скажут. Иван подошел к печке и протянул к огню руки.
— Ну что? — спокойно, негромко произнесла она, не сводя глаз с Йенса.
— Ты, — Иван указал на нее, — пойдешь с нами. Ты, — он указал на Йенса, — останешься здесь.
— Нет! — Йенс решительно повернулся к Валентине, но она вскочила и прижала к его щекам ладони.
— Прости меня, любимый, — шепнула она, когда ее губы скользнули по его устам.
В следующий миг в голове Йенса точно взорвалась бомба, и он оказался на полу. Ему показалось, что мозг его разлетелся на тысячу осколков. Когда боль от удара наконец настигла его, он провалился в черную пустоту.
33
Дождь не прекращался. Вода струями лилась с потолка избы и с грохотом падала в цинковые ведра. Но Виктор Аркин не замечал этого звука. Он ходил по гнилым половицам и в тысячный раз пытался найти ответы на вопросы, которые гудели у него в голове.
Они придут?
Что ей известно?
Что она видела?
Что, если охранка специально подсунула ему эту девчонку, чтобы выйти на него?
Кому можно верить?
Он уже начал привыкать к такой жизни. Жизни в постоянном страхе. Такова была цена, которую ему приходилось платить.
Комнату он уже приготовил. Но она не будет такой, как калека. Она будет постоянным источником опасности, поэтому ему придется быть предельно осторожным. Он видел силу в глубине черных глаз на гладком лице. Аркин знал: стоит ему один раз сплоховать, и она, несмотря на свой юный возраст, съест его с потрохами.
Он остановился и выглянул в грязное оконце. Но в три часа утра рассмотреть чтолибо было невозможно. Кромешная тьма за окном скрадывала все звуки неослабевающим шумом дождя и ветра. В избе были тонкие продуваемые стены и крошечные комнатки, но для его целей она подходила как нельзя лучше. Стояла она в уединенном месте посреди широко раскинувшихся болот, через которые шла однаединственная грязная дорога, которая была немного приподнята над уровнем земли во избежание затопления.
Он простоял у окна час, прислушиваясь, не раздастся ли скрип колес. И все это время он не мог отделаться от мыслей об их матери. Она снова и снова представала перед ним. Он видел бледные ложбинки на ее теле, восхитительный холмик волос внизу живота, чувствовал вкус ее кожи. А теперь его не оставляли ее голубые глаза. Широко раскрытые, остекленевшие от изумления. В ушах у него звучал ее голос. Ее крик, который он услышал у себя за спиной, убегая от театра в дождь с ее дочерью на руках. Он должен был заставить ее возненавидеть себя, чтобы освободиться от нее.
Спустя час напрасного ожидания он снял с крючка на балке под потолком керосиновую лампу и открыл дверь в другую комнату. Желтосерый свет ворвался в помещение, заполз на потолок и пробил брешь в плотной, как кирпичная стена, темноте. Девочка, сжавшись в комок, лежала на кровати. В уме он всегда называл ее девочкой и никогда Катей. Так было проще. Безопаснее. Так он мог смотреть на нее, не чувствуя жалости.
Он поднял лампу повыше и увидел ее глаза. Огромные и ненавидящие. Губы девочки дрожали.
— Уйдите, — прошептала она.
— Тебе холодно?
Она покачала головой.
— Чтото болит?
То же движение. «Врешь», — подумал он.
— Уйдите, — повторила Катя.
Если он уйдет, комната снова погрузится в полную темноту (на всякий случай, чтобы избежать любых неожиданностей, он не оставил ей даже свечи). Поэтому Аркин поставил лампу на пол, прислонился плечом к дверному косяку и закурил сигарету.
— Смотри не умри мне тут, — быстро произнес он, чтобы скрыть легкую дрожь в голосе.
Она натянула на голову убогое одеяло.
— Уйдите, — чуть слышно произнесла она, и на этот раз голос ее звучал не громче шипения лампы.
Целую минуту он рассматривал неподвижную фигуру на кровати, надеясь, что она не выдержит и закричит на него. Но она не закричала. Поэтому он поднял лампу, вышел и закрыл дверь на ключ. Так было проще.
Старшую сестру привезли на телеге. Они втолкнули ее в избу так грубо, что ему захотелось пристрелить их на месте. Он выбрал этих троих, потому что они были спокойнее остальных и не стали бы распускать руки. Но они ехали несколько часов на открытой телеге под проливным дождем, меняя маршрут и петляя по лесу, чтобы запутать следы. Промокшие до нитки и злые, они вымещали раздражение на ней.
Она казалась очень маленькой, намного меньше, чем ему помнилось. Мокрые волосы липли ей на лоб, а зубы стучали, хоть она и пыталась это скрыть. Да, напомнил он себе, эта девочка сделает все, чтобы не показать ему своего страха. Они толкнули ее к столу и усадили на стул, с завязанными глазами и связанными за спиной руками. Ему было видно, как кожаный ремешок впивается в ее запястья, оставляя багровые полосы.
Он обошел стол и сел напротив нее.
— Я знаю, кто вы, — произнесла она, хотя он еще ничего не сказал. — Не думайте, что я вас не
