Катя прыснула и потерла шею под затылком.
— Не хотела, значит, чтобы все удовольствие досталось только мне.
Валентина погладила маленькую руку.
— Скажи, Катя, ты ненавидишь меня за то, что я тогда, в Тесово, утром поехала кататься без тебя?
Никогда она еще не спрашивала сестру об этом.
— Нет, конечно.
— Ты бы не пошла в папин кабинет, если бы я осталась дома.
— Пошла бы. Это ведь не ты послала меня туда за карандашом.
Сердце Валентины замерло.
— А кто тебя послал?
— Папа.
Валентина, как было приказано, положила руки на стол перед собой. Пальцы ее раздулись и покраснели, потому что запястья были снова связаны, хоть и не так крепко, как вчера в телеге. Она согнула руку, кожа на сгибе сложилась белыми складками, и на какуюто долю секунды девушка позволила себе подумать о клавишах из слоновьей кости.
— Валентина!
Она перевела взгляд на его руки, на толстые кончики его пальцев и широкие твердые ладони. Руки рабочего? Или убийцы?
— Валентина, вы меня не слушаете.
— Я слушаю.
Она представила себе руки Йенса. Длинные. Мускулистые. Как они прикасаются к коже на ее животе.
— Вы понимаете, что я говорю?
— Да.
— Вечером я вернусь. Пока меня не будет, здесь останется мой человек. Сегодня я узнаю, согласится ли ваш отец заплатить.
— Сколько вы хотите?
— Полмиллиона рублей.
Она оторопела. Полмиллиона рублей!
— Аркин, — произнесла Валентина, глядя на напряженное лицо с колючей щетиной. — Вы, должно быть, сошли с ума, если считаете, что у отца есть такие деньги.
Аркин с сигаретой в зубах откинулся на спинку стула и раздраженно выпустил клуб дыма.
— Вы забываете, — ответил он, — что я бывал в вашем доме. Я видел картины и скульптуры. У вас в какую комнату ни зайди, обязательно увидишь чтонибудь золотое или серебряное. Я видел и бриллианты вашей матери, величиной с черепашье яйцо, так что не…
— Нет. У него нет денег.
— Министру ничего не стоит продать парочку ожерелий.
— Он не может этого сделать.
— Придется постараться.
— Вы слишком алчны.
— Это вы и подобные вам людишки алчны. Вы хотите прикарманить Россию. Каждый из вас хочет урвать себе кусок побольше. У миллионов русских рабочих и крестьян нет ничего, потому что все украдено вами. — Он прищурил глаза, и стало понятно, что он совершенно уверен в том, что говорит.
— Вы большевик, — категорически заявила она. Аркин ничего не ответил. — Эти деньги для революции?
— Конечно. Для поддержки социалистического движения. А вы думали иначе?
На этот раз она не ответила.
— Зачем вы стреляли в Йенса Фрииса и капитана Чернова на дуэли?
Легкая улыбка скользнула по его лицу, и на миг он сделался похож на вежливого шофера, кем был когдато.
— Сейчас это не важно. — Он встал. — К вечеру я вернусь. — Аркин кивнул на стоявшего у двери бородатого мужика, который строгал деревянную палочку ножом. — А за вами пока человечек присмотрит. — Губы Аркина снова растянулись в улыбке. — Не злите его.
Мужчина усмехнулся и вытер лезвие ножа.
— А что вы будете делать, когда отец откажется платить?
— Лучше надейтесь, что этого не случится.
Валентина не стала продолжать.
— Пока вы не ушли, прикажите, пожалуйста, своему человечку, чтобы он открыл ставни на нашем окне, — попросила она и добавила: — Там железная решетка, так что мы не сбежим. Без света там, — она показала на запертую дверь, — очень неприятно находиться.
К ее удивлению, он не стал возражать и кивнул.
Она встала. Осторожно. Главное — не давить.
— А лекарства? Не могли бы вы привезти морфия для Кати? Она… мучается, хоть и не показывает этого.
Он снова кивнул и устало почесал щетину.
— Могу вам пообещать, что, если я сегодня получу от вашего отца деньги, она получит лекарства.
— А если нет?
Он пожал плечами и направился к двери. Ночной дождь ушел к северу, и пустое небо застыло, точно дожидаясь чегото. Шелковистые обрывки тумана зависли над широкой равниной, запустив длинные серые пальцы в болота, где шумно плескались какието птицы. Выйдя на порог, он обернулся проверить, не пробует ли Валентина сбежать, но та смиренно стояла у стола. Он окинул взглядом ее стройную фигуру, облаченную в клетчатую рубаху и широкие штаны с подкатанными брючинами.
— А на вас это смотрится лучше, чем на мне.
Валентина крепко сжала язык зубами, чтобы не плюнуть ему вслед.
34
Ветер дул пронизывающий. Йенс брел по лабиринту безлюдных темных улочек. Здесь не было ни фонарей, ни тротуаров и стояла такая тьма, что хоть глаз выколи. Улицы петляли и неожиданно поворачивали в сторону, превращались в грязные аллеи и выводили в бесконечные дворы, лишенные каких бы то ни было границ. Главные улицы города, по замыслу Петра I, должны были стать образчиком западного стиля, но со временем за дворцами и роскошными фасадами бедные кварталы разрослись и превратились в настоящий людской муравейник. Горечь и негодование зарождались здесь.
Остановившись перед одним из убогих домов, Йенс спустился по мокрым осклизлым каменным ступеням в подвал. В этом, расположенном ниже уровня воды, помещении жить было невозможно. Болота, на которых был построен Петербург, во время сильных дождей или приливов брали свое и затапливали подвальные помещения по всему городу. И все же люди жили здесь. Это было лучше, чем спать на улице. Когда Йенс постучал кулаком в дверь, она осторожно приоткрылась и изза нее выглянула женщина во фланелевой ночной рубашке.
— Я ищу Ларису Сергееву, — сказал он. — Она здесь?
Женщина часто заморгала, как белка, и отступила в сторону, пропуская Йенса. Боже мой. Йенс закрыл рукой нос. В неровном свете двух свечей ему удалось рассмотреть, что помещение было большим, дальний конец его скрывался в темноте, но оно было сплошь заставлено двухъярусными кроватями, на которых сидели и лежали люди. Чтобы согреться, они прижимались друг к другу, и всего здесь было человек
