Говорят, что после первого, крепкого сна, или первосонка, нелегко уснуть, когда пробудишься нечаянно. По этому ли общему закону сна, или потому, что вид и слова неизвестного старика и его товарища сделали неприятное впечатление на душу дедушки Матвея, он лег на печку по-прежнему, но не мог по- прежнему уснуть. Зевая, кряхтя, переворотился он на другой бок. Глубокое молчание в избе, слабо освещаемой жирником, прерывалось только храпеньем его товарищей, хозяйки, детей, животных и чириканьем сверчка под печкою.
'Нет, — подумал дедушка Матвей, — старость не радость, не красные дни! Вот, бывало прежде, спишь, спишь, проснешься, опять уснешь и — горя мало! А ныне — полезет тебе в голову всякая дурь — не спится, а думается. И будто то не так, и это не этак, и на людей-то смотришь иначе… Только этот старик, куда мне не понравился! Что он не купец — разгадать не трудно. — Ну, да, Бог с ним, кто бы он ни был. — Чужая душа потемки… Всякому своя дорога…' Дедушка Матвей перекрестился, прошептав вполголоса: 'Господь помощник мой, и не убоюся зла: что сотворит мне человек?'
Он уже засыпал, как вдруг говор на дворе и скрип отворяющихся ворот снова рассеяли его сон. 'Это, видно, купцы наши поехали', — сказал он, слушая шипенье полозьев по снегу и звон колокольчиков на дуге. Вдруг опять все замолкло. Потом раздались голоса, понукающие лошадей; слышно было, как борзые, застоявшиеся лошади храпят и фыркают; все заглушалось услужливым понуканьем хозяина и русскими поговорками, сохранившимися в словесных преданиях до наших времен.
В то же время звон множества колокольчиков, шум от полозьев нескольких саней, летящих быстро по улице, поразил слух дедушки Матвея. Казалось, что отчаянные удальцы скачут по деревне во весь опор; несколько голосов заливалось в веселых песнях. Сделавшись внимательнее, дедушка Матвей расслушал, что сани неизвестного старика в то же время быстро двинулись из ворот на улицу — ехавшие по улице вдруг остановились — и на улице раздались проклятия, ругательства, удары нагайками.
И всегда, слыша какую-нибудь свалку и шум, русский не утерпит. В то время, когда случилось все нами рассказываемое, можно было и кроме того бояться всякой неприятности от начальства. Слыша, что шум на улице усиливается, дедушка Матвей вскочил поспешно, начал толкать своих товарищей, говоря: 'Эй! ребята! вставайте, скорее, скорее!' — 'Что там?' — спрашивали они полусонными голосами. — 'Да, Бог весь — шум, чуть ли не драка — к возам, скорее!..' — 'Ну, уж Москва, дорожка проклятая…' — были первые слова Григория.
Пока товарищи зевали, чесали головы руками — обыкновенное дело русского при вставанье, — дедушка Матвей бросился к печи, вытащил свои лапти и начал наскоро обуваться.
Вдруг дверь настежь отворилась. С ужасом, с криком: 'Пропала моя головушка!' — вбежал хозяин.
— Что ты, хозяин? Что с тобой сделалось? — спрашивал изумленный дедушка Матвей.
'Пропадшая голова моя! Согрешил я перед Господом. За что на меня такая беда накинулась!'
— Да, скажи, Христа ради! что сделалось с тобою? Перекрестись, опомнись.
'Там дерутся — не на живот, а на смерть!'
— Ну, что ж! Дай Бог правому побить.
'Что ты, старина! Ведь они его прибили!'
— Кого?
'Боярина!'
— Какого боярина?
'Что здесь останавливался.'
— Как? Этот старик…
'Ох! он… Да еще хуже вещует сердце…'
— Что, что такое?
'Чуть ли это был не сам боярин Иоанн Димитриевич.'
При сем имени руки дедушки Матвея опустились; платье, которое хотел он надевать, выпало у него из рук; какое-то восклицание остановилось в разинутом рте его, а хозяин усилил горестные свои восклицания.
'И_о_а_н_н Д_и_м_и_т_р_и_е_в_и_ч!' — промолвил наконец дедушка Матвей, останавливаясь на каждом слоге, как будто желая вразумиться в предмете выражаемый сими словами.
Имя человека, сильного и знатного, производит волшебное действие и не на простолюдина. Является что-то невольно приводящее в трепет, когда человек незначительный видит перед собою могущего, знаменитого человека. Каково же могло быть чувство страха на доброго дедушку Матвея, когда услышал он, что старик-незнакомец, с которым, как с ровнею, пришлось ему ночевать под одною кровлей, был страшный, свирепый вельможа московского князя, пред которым недавно преклонялись с покорностью удельные князья, друг татарских ханов, человек, о странной судьбе которого носились повсюду рассказы, который с угрозами своему князю уехал, как слышно было, из Москвы, когда Великий князь отказался от руки его дочери, который и в отсутствии все еще страшил Москву своею силою! Быть с ним, замешаться в несчастное смятение, если, в самом деле, этого вельможу осмелился кто-нибудь обидеть — это могло погубить и небедных, незначительных людей! Дедушка Матвей вспомнил, что даже дерзкое что-то сказал он о боярине Иоанне Димитриевиче, вспомнил общее замешательство при сем случае… Холодный пот прошиб его!.. Но боярин Иоанн Димитриевич — на дороге, в виде купца, с каким-то одним человеком и с извозчиком, скрывая свой сан, находится на бедном ночлеге, с крестьянами, в крестьянской избе? Все это казалось дедушке Матвею вовсе непонятным.
— Хозяин! ты не рехнулся ли со страха? — спросил он хозяина.
'Да, уж Бог знает — я и сам не знаю…'
— Почему ты думаешь, что это был боярин Иоанн Димитриевич? Разве ты его знаешь?
'Нет! Да товарищ-то его мне известен: это ближний человек его и управитель поместьев московских',
— С кем же и как их Бог снес?
'Да, уж так все на беду! Они сели себе спокойно в сани; управитель-то еще сунул мне серебрянку и молвил, чтобы я не болтал о том, что они здесь были; я ему поклон, чуть не в землю — а вдруг лошади-то и шарахнулись! Упарились, да после, знаешь, продрогли, застоялись — ведь словно звери — так и храпят!'
— Да, уж и я полюбовался на лошадок! Куда добры! 'Вот, знаешь, начали мы понукать, кричать — бьют, храпят — а тут, прости Господи, словно бес подсунул! Как нарочно, по улице летят сани, другие, третьи — и Бог знает сколько — будто, не здесь будь помянуто, — нечистая сила… Крик, звон, шум! Вот, как вихорь, лошади вдруг рванулись в ворота; те не успели проехать, не сдержали — эти тоже, и сшиблись, перепутались… и пошла потеха!'
— Уж будто и драка?
'Я и ждать-то не стал. Из саней выскочили двое и подбежали к нашему старику, с кулаками, а управитель им навстречу — ты сам его видел — мужчина — трех ему мало на одну руку — как даст по разу, так они и с ног долой! К ним прибежали на помощь другие… Кроме управителя, извозчик, да еще один, что на облучке сидит — на них — тут уж я и давай Бог ноги! Ведь беда, да и только — пропадешь ни за что. — Вот спал, да выспал…'
Он сжал руки и бросился на лавку. Между тем товарищи дедушки Матвея стояли в стороне, не понимая, что все это значит; но, видя испуг хозяина и замешательство дедушки Матвея, они предчувствовали что-то недоброе. Так овцы прижимаются одна к другой, не понимая опасности, но чувствуя ее.
— Ребята! за мной! — вскричал дедушка Матвей, решительно махнув рукою; он надел наскоро тулуп свой и поспешно пошел из избы.
Метель перестала; снеговые облака облегли горизонт; темнота была ужасная, и на двор всюду намело сугробы снега. Сквозь отворенные ворота дедушка Матвей увидел блеск от огней и толпу народа на улице.
Выбежав за ворота, он разглядел — что у страха глаза велики, и что хозяин, с испуга, увеличил опасность неизвестного старика — купец ли это был, как сказал он сам дедушке Матвею, или боярин Иоанн
