Крутые белые парни

никогда не расслаблялась и всегда была в состоянии повышенной боевой готовности. Ногти ее были невероятно грязны и обкусаны. Она постоянно ощупывала себя в самых непристойных местах. Несмотря на угрюмость, ей был присущ некоторый романтизм, который вначале был направлен на Ричарда. Но затем Рута пересмотрела свои взгляды и решила, что этого романтизма больше достоин Ламар.

Увидев в газете фотографию Ричарда, где был изображен момент суда, когда Ричарда судили за нападение на собственную мать, Рута вырезала ее из газеты. Она написала ему письмо. С той же почтой ушли письма и по другим адресам: президенту Клинтону, губернатору, Мерил Стрип, Хиллари Клинтон, Нэнси Рейган, Рональду Рейгану, Барбаре Буш и другим значительным особам. Ни от кого из них она так и не получила ответа, кроме рутинного «Большое вам спасибо за письмо». Но это она не могла расценить как реальный ответ. Так чета Клинтонов, точнее, их канцелярия реагировала на всю поступающую к ним корреспонденцию. Настоящий ответ пришел к ней через три месяца в виде самого Ричарда, забрызганного кровью, мало того, за Ричардом, а было это в одиннадцать часов вечера, ввалились Ламар и его недоделанный двоюродный братец.

Документом, который положил начало такому обороту событий, было самое странное и глупое письмо, какое Ричард получал когда-либо в своей жизни; оно его даже слегка шокировало.

Начиналось оно так: «Дарагой мистер Пид».

Далее следовало:

...

Хотя ты не можешь меня знать, но мы с тобой одно целое. Я верю другую жизнь и во многие другие жизни и в каждой мы были друзьями и любовниками. Чистотой своих отношений мы бросили вызов богам и они прокляли нас и наслали нас странсвовать по времени, мы всегда были вместе и знали друг о друге, мы чуствовали боль и горе друг друга, но мы никагда не были так близки, чтобы потрогать друг друга или вступить в палавые атнашения.

Как и ты я рано потеряла своих родителей в трагедии. Это было очень нелегко, но теперь я помирилась с образами мамы и папы. Они часто говорят со мной с неба, а это очень хорошее место. Там, как в больнице Говарда Джонсона каждый день меняют простыни и кормят вкусными салатами.

Мистер Пид, мне очень не хватает тебя, хотя я никогда прежде тебя не видела. Я так пристально вглядывалась в твою фотку в «Дейли оклахоман», что взглядом почти стерла ее со страницы. Мистер Пид, я знаю, что мы будем счастливы вместе, если только сумеем встретиться. Спасибо за внимание.

Твоя навеки

Мисс Рута Б. Талл

дорога № 54

Одетт, Оклахома.

Когда он показал это письмо Ламару, тот, шевеля губами, прочитал первый абзац и сказал:

– Ричард, я ни черта не понимаю. Она что, сумасшедшая?

– Я тоже так думаю, Ламар. Она просто психованная баба. Но… я ей понравился. Она живет в деревне. Родители у нее умерли. Я думаю, что это самое подходящее для нас место.

– Гмм, – промычал Ламар, – будь я проклят, а почему бы и нет? Это намного лучше, чем срать в открытом поле и простужаться, чтоб у нас все время текло из носа, а?

Они нашли ферму, наткнувшись на дороге номер 54 на почтовый ящик с надписью «Талл». Это был пустынный район округа Кайова, примерно в сорока пяти километрах к западу от Лотона. Настоящий Запад без прикрас. Без конца и края прерия, пригодная только на то, чтобы пасти скот. Иногда попадались героически возделанные пшеничные поля. Но в целом создавалось впечатление открытого пространства, только на востоке возвышались цепи гор. Плоскость равнины, как в геометрической задаче, пересекали линии шоссейных дорог. От асфальтированных магистралей то и дело ответвлялись красные грунтовые дороги, которые на некотором расстоянии исчезали из виду, скрываясь в складках местности. Нужная им ферма располагалась в конце такой красноземной дорожки длиной в полтора километра. Если повернуться спиной к двухэтажному, дощатому, насквозь прогнившему дому и посмотреть вокруг, то можно было смело воображать себя последними оставшимися на земле людьми. Дикая трава, могучие горы и ветер, гуляющий по бескрайней, насколько хватало взгляда, равнине.

Рута Бет не задала им ни одного вопроса. Стоило ей только взглянуть на живописную троицу, как ей все стало ясно. Она поняла, что это сам Бог послал ей награду за долгие годы тоскливого одиночества. Она нисколько не испугалась. Она улыбнулась Ричарду, кивнула Ламару, но к первому подошла к Оделлу.

– Ах ты, бедняжка, – сказала она, – ты совсем изголодался. Пошли, я тебя накормлю. У меня, правда, не так много еды, но я с тобой поделюсь.

– Оделл любит овсяные хлопья, мэм, – сообщил Ламар, – это его любимое блюдо.

– А какие он любит?

– Ну, больше всего медовые с орехами. Еще он любит облитые сахарным сиропом. Он не любит «полезных», ну, которые полезны для здоровья, знаете, эти без сахара, с орехами и все такое прочее.

– У меня есть кукурузные хлопья.

– Ну, от них он не откажется, но он не очень их любит.

– Вообще-то я тоже люблю хлопья. У меня есть разные сорта.

– «Капитан Кранч»?

– Нет, мистер Пай, у меня нет «Капитана Кранча», но зато есть «Особые».

– Это такие, похожие на пшеничные палочки? Оделл не любит их. Он раньше любил их. Они вкусные и сладкие. Но с тех пор как на коробке прилепили фотографию Майкла Джордана, он перестал их есть. Видите ли, там, откуда мы пришли, не принято любить ниггеров. Я знаю, что в наше время положено любить ниггеров, но попробуйте скажите об этом ниггерам в Мак-Алестере. Они посмеются над вами и перережут вам горло. Я вот убил одного здоровенного ниггера, с тех пор началось это катание яиц по Америке.

– У меня есть еще хрустящие пшеничные палочки.

– Хрустящие пшеничные палочки! Ты слышишь, Оделл? Хрустящие пшеничные палочки! У этой девчонки есть хрустящие пшеничные палочки.

– Усятие паатьки! Усятие паатьки! – говорил Оделл нараспев. Его смутные черты преобразились, охваченные всепоглощающей счастливой страстью.

– Пошли, Оделл, – сказала она и увела с собой огромного мужчину-ребенка.

Ламар повернулся к Ричарду:

– Твоя девчонка чертовски хороша, если хочешь знать. Если ты не сделаешь ее счастливой, я оторву тебе голову.

В этот момент Ричард понял, что пропал.

Ламар задумал заново покрасить дом. Уж очень он был пятнисто-серый, обшарпанный и мрачный. Он хотел, чтобы дом был веселым – такой ослепительно белый дом счастливых белых людей, живущих на богатой ферме с кучей ребятишек. Ему изредка виделась странная разукрашенная фантазия: все они – Рута Бет, и Ричард, и Оделл, и он, Ламар, счастливо жили на этой ферме в этом красивом доме. И хотя ему становилось тепло на душе при такой мысли, он понимал, что ничему подобному не суждено сбыться. Вездесущий Джонни Коп побеспокоится об этом. Если бы проклятый Джонни Коп много лет назад не застрелил его отца, то не было бы сейчас всего этого кавардака с бесчисленными хлопотами и головной болью. И вот теперь он снова попал в западню и запахло жареным.

Но дом, конечно, можно было бы и покрасить, одно другому не мешает. Это будет его следующей затеей. Он отдерет старую краску, на это уйдет неделя, потом хорошенько ошкурит стены с песочком – это еще неделя. Ну и еще две недели надо положить на то, чтобы покрыть стены новой краской. Часть работы сделает Оделл, хотя у Оделла такой крошечный умишко, что его все равно ничему путному не научишь. Этот здоровенный малый мог копать, рыхлить и пахать целыми днями семь дней в неделю, но там, где надо было хоть чуть-чуть подумать, Оделл ни к черту не годился. Он просто ничего не понимал.

– Оделл, на сегодня хватит, пошли домой, – сказал Ламар.

Было шесть тридцать вечера третьего дня второй недели. Они покрыли новой крышей хлев и восстановили около полутора километров забора между угодьями Руты Бет и семейства Макгиллавери. Дело в том, что коровы Макгиллавери захаживали на территорию Руты Бет, а потом за ними гонялись мальчишки Макгиллавери. Они могли что-нибудь увидеть, а это создавало лишние хлопоты.

Они с Оделлом шли к дому.

– Оделл, мыть руки, – велел Ламар, – мыть-мыть, обед.

– Бед, – промолвил Оделл и весело зашагал к дому.

Ламар знал, что Рута Бет во дворе, работает на своем гончарном круге. Он поражался, как это у нее получается. На круге лежит просто ком сырой глины, и вот… выходит необыкновенное чудо. Черт возьми! Он страшно любил наблюдать за ее работой.

А вот и она, склоненная над своим вертящимся кругом, руки погружены в бесформенную массу, но вот из нее, словно по волшебству, вырастает что-то похожее на подсвечник. Такой был у его мамы в комнате, а потом мама умерла. Но он хорошо помнил этот подсвечник.

–  Удивляюсь, как это у вас получается, – сказал он.

Она почти никогда не моргала. У нее было интересное свойство – не мигая смотреть на какой-нибудь предмет, пока она взглядом не впитывала этот предмет в себя. Его поражало, что она совсем не боялась его, страшного убийцу с татуировкой «Твою мать!» на кулаках, его, который был способен наводить ужас на полицию целых округов.

– Мистер Пай, в этом нет ничего сложного, – сказала она. – У вас тоже очень хорошо получится.

– У меня? Не-е. Не получится. Я все испорчу. Вы продолжайте. Я очень люблю смотреть, как вы работаете.

Она работала молча еще несколько минут. Потом нарушила молчание:

– Что вы собираетесь делать? Они, копы, не прекратят поисков. Вам надо уходить.

– Да, я знаю. Не хочется