пожелать ему удачи?
– Он еще спит. Джефф уже ушел на занятия, а Рассел сегодня свободен до десяти утра.
– Все понятно. Прости, что я накричал на тебя. Все эти дела совершенно выбили меня из колеи.
– Я понимаю, – едва слышно сказала Джен.
– Я скоро вернусь.
Он коснулся губами ее щеки, вышел и сел в машину.
Отъехав, Бад кружным путем направился к Холли. Он припарковал машину и вошел в дом. Все было до смешного просто. Одна женщина, потом сразу другая – и никаких проблем с совестью.
– Бад, ты похож на племенного жеребца. Бьюсь об заклад, я знаю, чего ты хочешь.
– Холли, на мне сейчас куча пистолетов. Избавиться от них труднее, чем снять ботинки.
– Понятно. Тебе приятнее играть с ними, чем со мной, Бад, – поддразнила она его.
Но он ответил вполне серьезным тоном:
– На мне надета наплечная кобура. Знала бы ты, какая морока снимать, а потом снова надевать эту сбрую.
– Ладно, Бад, как хочешь. Кто знает, может другого раза и не будет.
Правда, она сразу же переоделась и больше не подкусывала его. Она была сегодня настолько красива, что ему страшно захотелось обладать ею. Кто же не захочет обладать красивой молодой женщиной, которая при одном своем появлении придает всему очарование и привлекательность? Когда Бад бывал с ней, ему казалось, что на свете не существует никого и ничего, кроме них и их любви. Все остальное отходило на задний план. И он воспринимал это как само собой разумеющееся.
Они выпили кофе в какой-то забегаловке, попавшейся по дороге, а потом поехали по первому из адресов. Дом находился в уютном месте, в приятном окружении красивых домов на Шестнадцатой улице, на расстоянии квартала от бульвара Ли, в южной части города. Владелицей оказалась худощавая пожилая дама, похожая на старую седую летучую мышь. Она очень приветливо встретила Холли, практически не обратила внимания на Бада, словно сразу поняла, что он в этом деле последняя пешка, и тут же начала болтать с Холли, как с дочерью.Бад неловко засунул свою большую руку с обручальным кольцом в задний карман брюк, некрасиво оттопырив при этом куртку. Он шел вслед за дамами, так как остаться на улице было бы странно и неприлично. Вот и пришлось ему столкнуться с этим. Это была та часть отношений, в которые он вовлек себя, влюбившись в Холли, которая не давала ему спокойно спать последние несколько недель. Это касалось «поисков жилья». Зачем он согласился на подобную глупость? Не иначе из тупости и лени. Для него это насилие над собственной личностью. Жить в этом доме, зная, что в нескольких километрах отсюда занимаются своими делами в другом доме его жена и сыновья, ни сном ни духом не ведающие о том предательстве, которое холодно готовит им человек, поклявшийся до конца своих дней защищать их?
Бад тряхнул головой. Он взошел на крыльцо, посмотрел на зияющий темнотой провал входа, куда уже прошли женщины, и, вздохнув, последовал за ними.
Он сразу понял, что здесь совсем недавно жила молодая семья. Квартира пахла маленькими детьми: мочой, остатками пищи, которую малыши размазывали по полу и по стенам. Казалось, в воздухе до сих пор стоит шум детской возни, плач и неповторимый запах маленького ребенка. Сейчас дом был пуст, но на дешевом ковре на полу остались следы детского питания, пролитого молока и упущенной мочи. На стене в некоторых местах видны были кусочки пудинга и засохшие дольки цветной капусты.
– Посмотрите, какая великолепная солнечная комната, – говорила между тем хозяйка. – Холлоуэи использовали ее как семейную.
Бад оглядел маленькую веранду, пропахшую плесенью. Да, света здесь было больше, чем в погребе.
– Кто жил здесь? – вдруг поинтересовался он.
– Сержант Холлоуэй с семьей. Его перевели в Германию, и Роуз с детишками поехали с ним, хотя я думаю, что он не очень был рад этому обстоятельству.
– Но это же хорошо, что дети побывают за границей, – проговорил Бад. – Мои вот ни разу не были.
А сам в это время думал: «Вот жилье еще одного сержанта. Служака, дубина стоеросовая, отдает всего себя армии, а живет так себе, не скажешь, что хорошо».
Он огляделся, пытаясь представить себе того, другого сержанта.
– Он, случайно, не артиллерист, мэм? – спросил он, пытаясь выяснить о сержанте мелкие подробности.
– Нет, он служил в военной полиции, хотя и в артиллерийском батальоне. Ну вот, а весь батальон взяли и отправили в Германию.
Бад кивнул, снова огляделся. Еще один коп!
Женщины поднялись на второй этаж. Пока они были там, Бад сунул свой нос на кухню. Маленькое помещение, стены оклеены желтыми в цветочек обоями. Вся обстановка казалась поцарапанной и грязновато-липкой. Линолеум вытерся, особенно в том месте, где стоял кухонный стол. На стене висела доска, буквально изрешеченная мелкими отверстиями. На эту доску, вероятно, вешали всякие важные для семьи бумажки. У него на кухне была точно такая же.
Он сидел на кухне, воображая себе крики детей, суетящуюся на кухне жену, которая из небогатого набора продуктов пытается соорудить что-нибудь более или менее приличное. Кстати, а где сейчас находится сам сержант? Ну, с ним все ясно, он лежит в гостиной и смотрит по телевизору футбол. Как часто эта драма разыгрывалась в его собственном доме. Джен то и дело выходила с кухни и кричала: «Мальчики, успокойтесь, папочка смотрит футбол!» или: «Ваш папа пытается уснуть!» Интересно, ненавидела ли она его за это? Чувствовала ли озлобление? Эти вещи случаются сплошь и рядом. Женщина наконец посылает все к черту и втыкает кухонный нож в грудь мужу или стреляет в него дуплетом крупной дробью. Или топит его в горячей ванне. Приходили ли когда-нибудь в голову Джен такие мысли?
Он вспомнил, какой была Джен, когда он впервые встретил ее много лет назад. Это была самая прекрасная женщина, какую он когда-либо видел, а когда она вернула ему его застенчивую улыбку, он просто уже не знал, куда деваться от счастья. Она оказалась верной женщиной. Она ждала его, пока он два года служил в авиации, а потом вышла за него замуж. Первые два года они жили в крохотной квартирке, которую снимали на его сержантское жалованье на военно-воздушной базе Поуп в Северной Каролине, где он заканчивал службу сержантом воздушного патруля. Она поехала с ним, когда он вновь начал учиться, она осталась верна ему, когда он пошел на службу в дорожную полицию, бросив университет, потому что был уже слишком стар, чтобы сидеть за партой в окружении малолеток. Она сказала, что все будет в порядке, хотя им пришлось жить на его курсантскую зарплату, а потом на зарплату патрульного первого класса. Потом они долгие годы сводили концы с концами на его жалованье капрала, хотя он почти сразу сдал экзамен на сержанта. Но его постоянно обходили с повышением – то по старшинству, то по протекции. Она воспитывала детей и делала нудную домашнюю работу, она вникала в те вещи, к которым он чувствовал инстинктивную ненависть – ко всем этим счетам, процентам, налогам, чековым книжкам и собраниям акционеров. Она всегда находила время подрабатывать по совместительству неполную рабочую неделю. Она никогда не упрекала его, что он не может зарабатывать столько денег, сколько получал ее отец. И если даже она была разочарована тем, что Бад всего-навсего дорожный полицейский, колесящий по оклахомским шоссе, то никогда не показывала ему этого. Она работала как вол из преданности мужу и служа своему понятию о семье. Ее ли это была вина, что со временем она прибавила в весе, что с ее лица исчезла обворожительная улыбка? Неужели она виновата в том, что с годами стала говорить обо всем с грустной, а иногда и горькой иронией?
Внезапно на Бада навалилась черная, как грозовая туча, меланхолия. Он не мог больше выносить тесное, живое ощущение семейности этого старого дома. Он кожей чувствовал себя на месте того сержанта, его жены и детей, сердцем ощутил их безденежье, повседневную борьбу за то, чтобы все оставалось в порядке в их семье. Бад вышел на веранду, где стояло кресло, с которого было очень удобно обозревать окрестности. Он сел на ручку кресла и глубоко втянул всей грудью воздух в легкие. Это немного помогло. В какую-то секунду ему показалось, что его сейчас вырвет. Он удивился, что не свалился на пол, так плохо ему стало. Он провел рукой по лицу, и рука бессильно упала вниз.
«Ты же насквозь болен, старый дурак», – сказал он себе.
У него появилось дикое желание взять и удрать отсюда. Просто уйти – и все. К черту Холли и эту дурацкую затею с домом. Ничто не доставило бы ему сейчас такого удовольствия, как бегство от Холли и этой противной домовладелицы. Он захотел назад, к Джен. Если он скажет об этом Холли, вырвет ее из своей груди, то сможет сохранить свой брак и свою семью. Он вернет их себе. Сделай это. Сделай это сейчас!
Но он ничего не сделал. Он вообще не сдвинулся с места. Сидел и смотрел из окна на тихую улицу: деревья, маленькие домики, бегающие и играющие дети.
– Бад! Бад, солнышко мое, поднимись наверх!
Бад поднялся по лестнице наверх, где были три спальни и туалет, двери их выходили в маленький холл.
– Бад, миссис Райан говорит, что мы можем сломать ту стенку и сделать из двух маленьких спален одну большую.
Зачем это надо? Если к ним будут приходить его мальчики, то им нужны будут комнаты, пусть маленькие, но отдельные.
– Солнышко, ты сможешь сделать из этой комнаты свой кабинет, – ворковала она.
– Да, – произнес он.
– Мой жених – офицер дорожной полиции, – объяснила Холли хозяйке.
– Я очень рада, что вы оказались офицером полиции. Я заметила у вас на поясе пистолет и решила, что вы, наверное, этот ужасный Ламар Пай.
– Нет, я не Ламар Пай, – возразил он, – но немало времени провел, гоняясь за ним.
–
