— Не совсем.
— А что?
— Да я... Я по делам ездил. В местную командировку.
— Значит, у мамы опять не был?!
— Нет.
— А он, между прочим, был!
— Вот именно! Так что нечего нам там вдвоем толкаться.
Есть и другие проблемы в жизни. Не только она.
— Ты ее совсем разлюбил!..
— Совсем — не совсем. Полюбил — разлюбил. Как просто, когда только два цвета. — Сергей вдруг ощутил явственное желание напиться. Так, чтобы хоть на время отключиться от всего этого кошмара. Этой невыносимой душевной пытки. — Черное и белое. А есть, дочь, еще и Бог знает сколько оттенков серого.
— Ага. Знаю, — ответила со своей стремянки всезнайка Юля. — Это когда ни горячо, ни холодно. А так. Тепленько. Очень удобно.
— Может, все-таки покормишь отца? — Сергею очень не хотелось сцен.
— А что же, в этот раз в командировке не кормили? Баньку не топили? Сразу спать уложили?
— Юля!
— Помаду бы со щеки вытер! — Юля слезла со стремянки и отправилась на кухню.
Сергей подошел к зеркалу, оглядел себя. На лице никакой помады не было.
Сергей заглянул на кухню. Юля стояла у плиты. Шипела сковородка.
— Юля!
— Сейчас. Через пять минут картошка будет готова, и я позову, — Юля разговаривала с отцом как сварливая жена с мужем-подкаблучником.
— Юля, я не для того.
— А для чего?
— Понимаешь, я маме не нужен. Она сама так решила. — Сергей опустился на табуретку. Юля хотела было что-то возразить, но Сергей не дал:
— Не перебивай меня. Я не хотел этого разговора, но раз уж ты настояла, слушай. Я очень любил маму. Я просто не замечал других женщин.
— Почему ты говоришь в прошедшем времени?
— Я сказал, не перебивай меня! — Сергей даже пристукнул ладонью по столу. — Я думал, что это на всю жизнь. Но она думала иначе. Она решилась разрушить то, что у нас было. Один раз она попыталась уйти. Я удержал ее. Уговорил остаться. Обещал не вспоминать об этом. И сдержал слово. Но вскоре она уходит во второй раз. Переезжает к другому мужчине. Я ждал. Ждал, что это ненадолго. Я надеялся, что она вернется. Но шло время, и ничего не происходило. Только я как будто выздоравливал. Постепенно, постепенно вернулись кое-какие ощущения. Потом я узнал об этой истории с моей работой. Тоже, знаешь, не прибавило мне любви и нежности.
— Но она же хотела как лучше!
— А я всегда хотел как честнее! Так меня воспитали. Потом, фотографии эти в газетах... Но я и тогда еще на что-то рассчитывал, надеялся. Поперся к ней в больницу.
— Пап, ты обо всем этом уже говорил.
— И тут я встречаю человека, который, наоборот, понимаешь, наоборот, ко мне стремится. Меня любит. Вот такого, какой я есть. С нелепым воспитанием. С несветскими манерами. Без влиятельных знакомств. И любит она меня настолько, что готова с жизнью расстаться, если я ей не верю. А не верю я ей после мамы! Трудно верить, когда тебя обманули. Я маму почти двадцать лет знал. А тут... Пара месяцев всего. Вот и не поверил. Так она таблеток... Вот и скажи теперь, если я виноват, то перед кем я виноват? Перед мамой? Или перед Леной?
— Значит, мачеху Леной зовут? — Для Юли по-прежнему существовало лишь два цвета — черный и белый.
— Тебе все шуточки, а человек чуть не умер!
— Папка, но ты же ее не любишь? Ведь нет!
— Ценить любовь — это не меньше, чем любить самому.
— Вот уж не думала, что ты такой романтик!
Сергей, устало махнув рукой, снялся с места. В дверях обернулся.
— Картошку сними. Сгорит.
Юля суетливо схватилась за забытую сковородку. Сняла с плиты.
— Садись, — проворчала она, — покормлю. — И тут же, не удержавшись, с улыбкой добавила: — Ромео...
Нравилось это кому-то или нет, но отныне с Ползуновой нужно было считаться.
По крайней мере, до тех пор, покуда старик Ползунов оставался в силе. А тут ведь очень легко ошибиться — сегодня газеты кричат, что песенка такого-то, скажем, политического деятеля уже спета, остались считанные денечки, а он вдруг хоп — и еще выше забирается. И наоборот — другой во всех газетах, на радио, на телевидении, его чуть ли не в президенты прочат, а в одно прекрасное утро — раз, и поминай как звали...
Нет, у них там наверху черт голову сломит. А посему — поосторожнее надо с Ползуновой, поосторожнее.
Совсем не обязательно, сдаваться, нет, не на тех, как говорится, напали, но открытая борьба и всяческая демонстрация презрения вряд ли тут уместны.
Гораздо мудрее — исподволь, исподтишка... Так сказать, перейдя к партизанской войне. На время, конечно...
Именно такой тактики решила теперь придерживаться многоопытная Регина Васильевна.
Не без одобрения шефа, разумеется...
— Шведов у себя? — приоткрыл а дверь в приемную Ползунова.
— Ой! Елена Александровна! А его нет! — Регина заговорщически снизила голос. — По-прежнему велел говорить, что болеет. А сам...
— Что — сам? — Ползунова так заинтересовалась, как будто ждала, что Регина начнет рассказывать о неожиданных любовных похождениях Шведова.
Но ничего такого не последовало:
— Да ну его! — Регина рукой махнула. — Старый стал, слабый. Вот вы чуть надавили — и все. Нет его. Сломан. Сейчас только голову ломает, как капитулировать поприличнее.
— Вы хотите сказать...
— Да. Считайте, что дом уже у вас в кармане. Мне поручено понемногу вводить вас в курс дела.
— Почему понемногу? Опять время тянет?
— Да ну его! Все дела забросил. Машу свою сегодня из больницы берет. Только об этом и думает. Но ничего. Вот вы за дело возьметесь... — Регина, пожалуй, даже немножко перебарщивала.
— Регина, Вакаров не приходил?
— Нет, Елена Александровна, не было.
— Мне нужно с ним поговорить...
— Никаких проблем! Я сейчас вам кабинет открою, кофе сварю. Посидите подождите. Там кассета есть с последнего показа. Посмотрите?
— Что это вдруг такая предупредительность? — В голосе Ползуновой звучало легкое недоумение.
— Так ведь каждый день по телевизору говорят — «Ставьте на лидера!».
— Значит, предаешь шефа? — перешла на «ты» Леночка.
