— А когда я сомневалась, что ему с вами будет лучше? Вы теперь директор дома, и я обязана создать вам условия для работы. Разве не так?
— Ну хорошо. А что ты там сказала насчет Маши?
— Ее сегодня выписывают. Так я ему посоветовала отправить ее сразу в санаторий. Месяца на полтора. А там видно будет.
— И когда она уезжает?
— Сегодня вечером. —А Шведов?
— Он с Сашей, с мальчиком, через неделю. Когда каникулы начнутся.
— Но мне же необходимо вступить в должность! Иначе он уедет, а бумаги останутся неподписанными!
— Да подпишет он!
— А если нет?
— Ну и что?! Какая разница? Все равно все на мне. А уж я то теперь очень хорошо знаю, кто мой шеф, — не скупилась на елей Регина.
— Лихо. Но я бы предпочла не только де-факто, но и де-юре стать хозяйкой. — В происшедшей с Региной метаморфозе Леночка уже не видела ничего странного — ив самом деле: только самоубийца не станет ставить на лидера. А Регина в представлении Леночки была, конечно, женщиной не блестящего ума, но все же далеко не дурой.
— Я постараюсь, но он обезумел. То гоняется за каким-то лекарством. То вызванивает своего старого приятеля в Казахстане. То заказывает железнодорожные билеты — Маша, видите ли, не любит летать самолетом!
— Она едет поездом?
— Еще как! Одна в четырехместном купе. «СВ» туда не ходит. Так наш купил четыре билета.
— В мужчине должен быть размах! — Ползунова Шведовым искренне восхитилась.
— Конечно, — согласилась Регина, — но для дела. А это... Ползунова ничего не ответила.
Молча вошла в кабинет. Остановилась на пороге.
Десятки, может быть, даже сотни раз бывала она в этом кабинете, но осматривала его таким взглядом, как будто видела впервые. Взглядом хозяйки.
За спиной Ползуновой «верным оруженосцем» замерла Регина.
Ползунова наконец прошла, по-хозяйски расположилась за шведовским столом.
— М-да. Уютно. Неси кофе, — распорядилась она по-барски. — Буду привыкать к месту. — Ну, как известно, не место красит человека, а человек место, — не преминула заметить Регина Васильевна.
Ползунова приняла это за комплимент. Регина вышла.
Как известно, воспитанием Леночка Ползунова не блистала. А потому — со спокойной душой приоткрыла верхний ящик шведовского стола.
Увидела какую-то бумагу. Вынула, принялась читать.
«...Уважаемая Елена Александровна. Я не смогу заставить себя произнести это вслух, поэтому вынужден написать. Вы победили. Я принимаю ваши условия и готов подписать приказ о назначении вас Генеральным директором моего дома...»
Почерк был шведовский. Ползунова расплылась в самодовольной и победоносной улыбке.
Аккуратно убрала листок обратно в стол.
С подносом в руках появилась Регина: чашки, молочник, кофейник, вазочка с печеньем, сахарница.
— Вы сказали, что ждете кого-то, я поставила две чашечки, — доложила она с предупредительностью хорошего официанта.
— А себе? — осведомилась директорша в приступе великодушия.
— Спасибо, но...
— Хорошо. Спасибо, — приступ прошел так же стремительно, как и начался. — Я позову, если что.
Регина ушла.
Ползунова налила себе кофе, закурила. Загудел селектор.
— Игорь Андр... Ой, простите, Елена Александровна, привычка, — раздался голос Регины. — Елена Александровна, Вакаров пришел. Ему подождать?
— Нет. Пусть заходит. Он мне нужен.
— Хорошо. Запускаю.
Дверь открылась почти мгновенно, и Вакаров вошел.
— Привет.
— Привет. Кофе хочешь?
— Хочу, — Вакаров с интересом оглядывал кабинет.
— Нравится? — спросила Леночка тоном хозяйки.
— Очень.
— Привыкай.
— В каком смысле?
— В прямом. Флигель слева от входа видел?
— Видел. Ты мне его в прошлый раз показывала.
— Ну вот, — Ползунова налила Вакарову кофе и жестом предложила присесть. — На той неделе начинаем там ремонт. Сделаем пару кабинетов и общую приемную. Я поднажму в префектуре, нам подбросят материалов и ремонтников. Дом-то музейный. И будет у тебя через месяц офис не хуже этого.
— У меня?! — Вакаров послушно присел.
— Саша, сколько можно ходить в непризнанных гениях? Тебе уже тридцать пять лет! Хорошо подавать надежды в двадцать. Допустимо в двадцать пять. Но в тридцать пять надо уже реализовывать себя. Тем более сейчас. Все пути перед тобой открыты. Хочешь писать — пиши. Никто не мешает. В конце концов, Достоевский вообще был послом...
— Грибоедов, — поправил троечницу поэт.
— Ну какая разница! Грибоедов! Достоевский! Во всяком случае, и тот и другой писали на сытый желудок, уверяю тебя. И ты пиши. А издавать тебя будут. Я помогу. Но это теперь больших денег стоит. Их заработать надо.
— Я не умею зарабатывать деньги, — привычно заныл поэт. — Я даже тратить их нормально не умею, не то что зарабатывать.
— Я тебя научу. Ты только слушай меня. Ты же веришь, что я хочу тебе добра?
— Лена, я люблю тебя. Ради тебя я готов на все. Я так давно это про себя знаю, что, кажется, так было всегда, — сказал Вакаров с обреченностью в голосе. — Я, даже пока был женат, все равно знал, что люблю тебя...
— Саша, — перебила Ползунова. — Ты будешь моим заместителем. Директором этого дома.
— Я — директором?! — Вакаров чуть со стула не упал.
— Не волнуйся. Ничего страшного в этом нет.
— Да нет. Ты с ума сошла. Какой из меня директор! Да я в жизни не подписал ничего серьезнее договора с издательством... Директором! Да я не умею быть директором. Я думал, какая-нибудь литературная работа... Вот вчера меня в лицей позвали, лекции читать о поэзии...
— И сколько пообещали?
— Какая разница! — горячился поэт. — Важно заниматься своим делом и не занимать чужое место! Кстати, а кто сейчас этот директор?
— Считай, что его нет. Эту должность придумала я. Специально для тебя. Подумай, — добавила Леночка кокетливо, — мы будем все время вместе. Ты же так этого хотел.
— Лена, — Вакаров чуть не плакал. — Я боюсь подвести тебя, этих людей. Я не знаю...
— Перестань! В конце концов, мужик ты или хныкающая гимназистка? Да Регина сейчас вчетверо больше делает и ничего, еще и краситься успевает. А это потруднее в ее возрасте, чем стихи писать.
— Зачем ты так? — вспыхнул неожиданно поэт.
