метрических лет. За это время мало что можно сделать.
— Некоторые наши ученые полностью выполняют свое дело в значительно меньший срок.
— Потому что они пользуются данными, найденными до них, а также теми, которые нашли современники, другие ученые. Это так?
— Конечно. Все вносят вклад в общую науку, все, через пространство и время.
— Именно. Иначе не получится. Каждый ученый, зная, что не сможет выполнить все сам, вынужден кооперироваться с коллегами. Таким образом достигается прогресс.
— А на Авроре и других Внешних Мирах разве не так?
— Теоретически так, но практически нет. В долгоживущем обществе сроки поджимают медленнее. Ученые отдают своим проблемам 3–3,5 столетия, и возникает мысль, что прогресс может быть достигнут за то же время всего одним человеком. Появляется чувство интеллектуальной жадности, желание сделать что-то только самому, иметь право на какую-то грань прогресса. Пусть лучше общий прогресс замедлится, лишь бы не отказаться от того, что человек считает своим. И в результате общее продвижение на Внешних Мирах замедлилось до такой степени, что трудно обогнать работу, проделанную на Земле, несмотря на все наши преимущества.
— Я полагаю, вы не сказали бы мне этого, если бы подобным образом не вел себя доктор Фастольф.
— Именно так он себя и ведет. Его теоретический анализ позитронного мозга сделал возможным создание человекоподобного робота. Он использовал его, когда конструировал — с помощью покойного доктора Сартона — вашего друга робота Дэниела, но не опубликовал важные детали своей теории и никому другому не доверил ее. В этом смысле он и только он держит за горло производство человекоподобных роботов.
— А Институт Роботехники поощряет сотрудничество среди ученых?
— Конечно. Институт собрал более сотни роботехников высших степеней разного возраста и способностей, и мы надеемся установить связи на других планетах и основать межзвездную ассоциацию. Мы все решили объединить наши отдельные открытия или идеи в общий фонд, сделать добровольно для общего блага то, что вы, земляне, вынуждены делать из-за вашей короткой жизни. Однако доктор Хен Фастольф не желает этого сделать. Вы наверняка считаете доктора Фастольфа благородным идеалистом и патриотом Авроры, но он не отдаст свою интеллектуальную собственность в общий фонд, поэтому и не хочет работать с нами. А поскольку он считает, что имеет право личной собственности на свои научные открытия, мы не хотим иметь его у себя. Теперь для вас не тайна наше взаимное отчуждение.
Бейли кивнул и сказал:
— Вы думаете, что этот добровольный отказ от личной славы сработает?
— Должен.
— А может Институт, пусть сообща, сдублировать индивидуальную работу доктора Фастольфа и заново открыть теорию позитронного мозга?
— Со временем мы это сделаем. Это неизбежно.
— А вы не делали попыток сэкономить время и убедить доктора Фастольфа выдать секрет?
— Я думаю, что у нас есть способ убедить его.
— Через скандал с Джандером?
— Я не думаю, что вы в действительности хотели задать этот вопрос. Ну, я сказала вам все, что вы хотели знать, землянин?
— Вы сказали мне кое-то, чего я не знал.
— Тогда пора вам рассказать мне о Гремионисе. Почему вы связали имя этого брадобрея со мной?
— Брадобрея?
— Он считает себя дизайнером по прическам, кроме всего прочего, но он просто-напросто парикмахер. Расскажите о нем — или будем считать интервью законченным.
Бейли устал. Ему было ясно, что Василия наслаждается этой словесной пикировкой. Она сообщила ему ровно столько, чтобы разжечь его аппетит, и теперь он вынужден покупать материал в обмен на собственную информацию, но у него не было никакой информации, одни догадки. Если часть их ошибочна, он пропал. Однако надо было продолжать поединок.
— Видите ли, доктор Василия, вы не можете уверять, что предположение о связи между вами и Гремионисом смехотворно.
— Почему? Оно нелепо.
— Нет. Будь оно нелепо, вы рассмеялись бы мне в лицо и выключили трехмерку. Из того простого факта, что вы отказались от своей первоначальной позиции и приняли меня, что разговаривали со мной и сообщили мне очень многое, совершенно ясно: вы чувствуете, что я могу воткнуть нож вам в шею.
Василия сказала низким, злым голосом:
— Вы, видимо, знаете, маленький землянин, что мое положение уязвимо. Я дочь доктора Фастольфа, а в Институте хватает достаточно глупых или достаточно злонамеренных лиц, которые из-за этого не доверяют мне. Я не знаю, что именно вы слышали, но все это более или менее смехотворно. Однако даже любая нелепость может быть использована против меня. Поэтому я и хочу поторговаться. Я сказала вам кое-что, могу сказать и больше, но только в том случае, если услышу то, о чем вы умолчали, и вы убедите меня, что говорите правду. Так вот, говорите. Если вы попытаетесь вести со мной игру, я выкину вас вон и, по крайней мере, получу от этого удовольствие, а мое положение не станет от этого хуже, чем сейчас. У меня есть средство повлиять на Председателя, чтобы он отменил свое решение пустить вас на Аврору и отправил бы вас обратно на Землю. На него и так в этом смысле оказывают большое давление, и вы вряд ли захотите, чтобы я добавила еще и свое. Итак, говорите.
Бейли хотел было подойти к решающему пункту беседы, чтобы проверить, прав ли он, но почувствовал, что это не сработает. Она заметит, чего он добивается — она неглупа — и остановит его. Он знал, что напал на какой-то след, и не хотел потерять его. Видимо, она сказала правду относительно своего уязвимого положения, создавшегося в результате ее отношений с отцом, но она не была бы так испугана при видеовстрече с Бейли, если бы не подозревала, что какие-то его слова имеют под собой реальную основу.
Он нащупал что-то важное, и это важное нужно было немедленно конкретизировать, чтобы как-то взять над Василией верх. Значит, надо играть.
Он сказал:
— Сантирикс Гремионис предлагал себя вам.
И прежде чем Василия успела отреагировать, добавил:
— И не один раз, а много.
Василия хлопнула руками по коленям, уселась плотнее, посмотрела на неподвижно стоявшего рядом Жискара, а затем на Бейли:
— Этот идиот предлагает себя всем, кого увидит, не разбирая пола и возраста. Я бы удивилась, если бы он не обратил внимания на меня.
Бейли сделал жест, как бы отметая это. Она не смеялась. Она не положила конец беседе. Она даже не разозлилась.
Она хотела видеть, что именно он построит на своем утверждении, и он ухватился за это нечто.
— Это преувеличение, доктор Василия. Всякий может выбирать, Гремионис выбрал вас, и несмотря на ваш отказ, продолжал предлагать себя, хотя это совершенно не в привычках аврорцев.
— Я рада, что вы поняли, что я отказала ему. Некоторые считают, что любое — или почти любое — предложение нужно принять хотя бы из вежливости, но я другого мнения. Я не вижу оснований тратить время на то, что меня не привлекает. Вы находите в этом что-то предосудительное, землянин?
— У меня нет ни благоприятного, ни неблагоприятного мнения об аврорских обычаях.
Она все еще ждет, слушает его. Чего она ждет? Может, того, что он хочет сказать, но пока не решается? Она сказала с некоторым усилием:
— У вас есть еще что-нибудь, или мы закончили?
— Нет. Не закончили, — сказал Бейли.
