— Конечно.
— А почему ты не поступил? Мне не предлагают.
— Ты говоришь неправду, Парфень. Я знаю, что ты не пойдешь в полицию.
— Может быть, не знаю.
— Не может быть, а точно не пойдешь. А я почему должен поступать в полицаи? Я что, враг, что ли? Скажешь — батька? Батька пусть думает и делает, как знает, я за него отвечать не намерен.
— И как же ты решил? — вдруг прямо в лоб спросил Гречаный.
— Вот, пришел к тебе. Давай мириться и вновь… по-товарищески.
— Ты напрасно так говоришь, Сашка. Я ведь с тобой не ругался, да и остальные хлопцы тоже. Никто тебя от нас не отгонял, сам ты отошел. Кто же сейчас тебе мешает с хлопцами дружить, веселиться?
— Я не о весельи говорю.
— А о чем же больше нам думать сейчас? — равнодушно спросил Гречаный. Но в душе он начинал понимать, что у Сашки какой-то потайной ход и, видно, ему что-то известно из того, что они, комсомольцы, так тщательно скрывают от него. И Парфентий как-то внутренне собрался.
— Я хочу поговорить с тобой напрямик, по душам, Парфень.
— Говори, разве я что скрываю?
Брижатый некоторое время молчал, кусая стебелек пырея, а затем приподнялся на колени.
— Я хочу быть в вашей организации.
От этих слов у Парфентия по спине прошел холодок.
— В какой организации? — спросил он с тем спокойствием, которое стоит большого труда.
— В комсомольской.
Парфентий расхохотался.
— Вот хватился! Ты, Сашка, чудак, ищешь прошлогодний снег. Он растаял давно.
— Растаял, да не совсем.
— Ты шутишь. Сам же ведь был комсомольцем и хорошо знаешь, что наша школьная организация умерла вместе со школой.
— Ничего не умерла. Она существует, но только подпольно.
— Еще не легче! И откуда у тебя такие сведения?
— Сорока на хвосте принесла. Ты напрасно от меня скрываешь, Парфень. Я ведь такой же комсомолец, как и ты, как и другие.
Парфентий начинал терять терпение. Ему хотелось сказать Брижатому какую-нибудь грубость и уйти отсюда, но он решил, что таким выпадом только подтвердит существование организации. А этого никак нельзя было делать. Надо как-то повернуть разговор, чтобы окончательно отвести Брижатого от мысли о возможности существования подпольной организации.
— Чудак ты, Сашко, какие же мы теперь комсомольцы, когда и власть другая, и вся жизнь пошла совсем по-иному. Теперь за один только разговор об этом так надерут спину, что долго будешь ходить да почесываться.
— Я знаю, ты мне не веришь, Парфень, поэтому так говоришь. Вы боитесь меня. Но я был и остался комсомольцем. На вот посмотри, — Брижатый протянул Парфентию маленькую книжечку, — видал? Я берегу свой комсомольский билет.
То что Брижатый так свободно носил при себе комсомольский билет, заставило Парфентия еще более насторожиться.
— Ну и оставайся комсомольцем, в душе, конечно, этого ведь никто запретить не может, — сказал Парфентий.
— В душе — это мало. Я хочу вместе с вами бороться против этих гадов. — Он замолчал и пристально посмотрел Парфентию в лицо. — Я вижу, ты мне не веришь, считаешь меня чужаком, предателем.
— Откуда ты взял? — с трудом улыбнулся Парфентий.
— Но я докажу тебе, что я честный комсомолец. Ты можешь дать мне любое задание, даже самое опасное, и увидишь тогда, изменник Сашка Брижатый или нет.
— От имени кого же я дам тебе такое задание?
— От имени организации.
— Не знаю никакой организации.
— А она есть, — настойчиво повторял Брижатый.
— Может, и есть такая, но я о ней ничего не знаю и не слыхал.
— Я точно знаю, что есть.
— Ну и вступи в эту организацию. Пусть она тебе и задание даст. А мне моя голова дороже всякой подпольной организации.
— А если я без задания сотворю что-нибудь такое?
— Это уж твое дело, если руки чешутся. Только смотри, чтобы все село не было в ответе за тебя. Знаешь, у них порядки какие?
— Зачем? Я сделаю так, что никаких подозрений на крымских не будет. Что тогда скажешь, Парфентий? Тогда ты мне поверишь?
Трудно было сразу ответить на этот щепетильный вопрос. Благословить на таинственный подвиг, который проектировал Брижатый, значило согласиться с мнением Сашки о существовании подпольной организации, открыть великую тайну перед непроверенным, а, может быть, и враждебным человеком. Отсоветовать Брижатому? Этого делать Парфентию не хотелось. Не веря в искренность сашкиных слов, он неопределенно заметил:
— Поступай, Сашко, как знаешь. Я тебе в этом деле не советчик и не указчик.
Последними словами Парфентий как бы подчеркнул, что разговор окончен.
Они поднялись с земли и некоторое время стояли в молчании, не поверив друг другу и считая этот законченный разговор вовсе не законченным. Брижатый чувствовал, что Гречаный скрыл от него главное, и, более того, остерегался его, Сашки Брижатого, как явно чужого, враждебного человека. И от этой мысли где-то в глубине души нарастали обида и злость на Парфентия, злость отвергнутого человека.
— В общем, не хотите, чтобы я был вместе с вами. — обиженно произнес Брижатый, — что же мне, в самом деле, в полицию поступить, что ли?
— Дело хозяйское. Хочешь дружить с товарищами — дружи. Ведь о дружбе вообще не договариваются. Она сама рождается, когда люди уважают друг друга, доверяют. Вот…
Они вышли на дорогу. Здесь, немного постояв в молчании, холодно пожали друг другу руки и разошлись. Сашка пошел вдоль улицы, а Парфентий, сам не зная почему, вернулся к речке. Он долго стоял и смотрел на молочные пласты тумана, медленно плывущие над водой. Они плыли легкими толчками, смещались, постоянно меняя форму. И вся эта встреча с Брижатым чем-то удивительно напоминала неровно плывущий туман, который должен обязательно рассеяться.
— Все это рассеется и выяснится, — подумал Парфентий, — может, в самом деле Сашка хочет идти вместе с нами, может, в нем еще не совсем уснула комсомольская совесть. Посмотрим, что он хочет сделать, а потом можно проверить его на задании. А все-таки, откуда Брижатый мог узнать о «Партизанской искре»?
Глава 14
ЛЮДИ НЕ ПОДВЕДУТ
Широкими взмахами, словно на качелях, раскачивается в воздухе парашютист. Над головой с легким присвистом шуршит огромный шелковый купол. Издалека слышится вибрирующий гул мотора. Это уходит обратно на Большую Землю советский самолет.
Неожиданно черноту ночи пересек бесконечно длинный ослепительный луч прожектора. Цепляясь за облака, он метнулся в сторону, в другую, прочертил вверх и вниз несколько зигзагов и погас.
«Не поймали!» — подумал парашютист и улыбнулся вслед удаляющимся звукам мотора.
Оттого что погас прожектор, вокруг стало еще темнее. И все же человек смотрит вниз. Одна мысль
