поглощает его в эту минуту. Кто примет его там? Твердая ли земля? Колкие ли сучья дерева, а может черная вода реки откроет ему свои объятия? Теплая честная рука или холодное дуло автомата протянется при встрече?
Внизу вспыхнул маленький косой лучик света и, приплясывая, проплыл по земле. Это шел человек, освещая дорогу карманным фонарем.
Вдруг лучик качнулся, описал дугу, на мгновение выхватив из темноты серебристое тело «Мессершмитта».
«Аэродром!» — в ужасе подумал парашютист. Он определил, что до земли оставалось не более пятисот метров. Это значило, что через полторы минуты он свалится, может быть, прямо на головы фашистам. Такая встреча не предвещала ничего хорошего.
«Надо успеть хоть сколько-нибудь отойти от этого зловещего места», — решил он.
Подобрав стропы, он начал скользить. Качка тут же прекратилась, и в лицо пахнуло знакомым ветерком быстрого падения.
Сердце гулко стучит, отсчитывая мгновенья. Вот он уже видит под собой черную землю. Она приближается стремительно. Навстречу пробежали, не успев схватить его, зубы забора, метнулись под ноги серые кусты.
«Принимай, земля!» — про себя произносит он, подгибает колени и, собравшись в комок, падает па землю…
Удивительный шум вокруг! Кажется, все, что есть на земле, тонет в нем и растворяется, потеряно ощущение собственного тела.
Не знает человек, сколько времени проходит в полузабытьи. Час, минута, миг? Но вот шум начинает дробиться на звон в собственных ушах, гул моторов и множество других непонятных звуков.
Парашютист понимает, что жизнь настойчиво возвращается к нему, и он пытается приподняться, но руки и ноги не повинуются, словно чужие. Только тупая боль в бедре-его, Василия Костюченко.
Все явственнее становятся звуки и он прислушивается к ним. Где-то неподалеку приглушенно, видимо в помещении, монотонно и хрипло пели.
Вскоре песню захлопнули дверью, и Костюченко услышал негромкий разговор двоих. Это была немецкая речь.
— Вот тебе раз! — поразился Костюченко, ведь по заданию он должен был приземлиться в Первомайском районе между селом Геновка и совхозом «Двадцать пять лет Октября», то есть в районе, оккупированном румынами, а выходит — попал к немцам.
Вспомнив при этом о «Мессершмитте», блеснувшем под лучом фонаря, он окончательно убедился, что находится где-то поблизости от военного аэродрома.
Мысль о близкой опасности заставила Костюченко забыть о боли в бедре. Поборов слабость, он привстал и прежде всего освободился от парашютных лямок. Затем, подыскав подходящее место, порезал ножом, парашют и закопал его в землю.
«Теперь нужно скорее уходить отсюда. Но куда денешься в такую темень в незнакомых местах. Чертовски мудреная задача! Но время идет, оно не станет ждать. Надо отойти, по крайней мере, от этого неприятного соседа», — решил он и, осторожно шагая впотьмах, пошел прочь от аэродрома.
Гортанный разговор за спиной удалялся и, наконец, стих совсем.
Пройдя с полкилометра, Костюченко присел отдохнуть. Фосфорические стрелки часов показывали начало второго — предрассветное время для июня. Единственное, что оставалось ему, — это найти надежное убежище на день. Там можно будет осмотреться, как следует, выяснить, где он находится. Может, его вывод, что попал не туда. куда нужно, преждевремен. Ведь могли же немцы расположить свой аэродром и на территории, захваченной румынами. Да и что за беда, если высадился не там! В конце концов, это тоже родная советская земля, а вовсе не румынская или немецкая. Он будет пробираться в свои районы, на то он и партизан и отлично знает, что подпольная борьба в тылу врага — это не курорт, где все к твоим услугам. Здесь нужно быть ко всему готовым — и к трудностям, и к тяжелым испытаниям.
С этими мыслями Костюченко пошел дальше, путаясь в густой траве. Через несколько десятков шагов начался пологий склон, поросший высоким по пояс бурьяном. Костюченко сорвал макушку бурьяна, размял в пальцах и понюхал. В нос ударило знакомой, приторной горечью полыни.
«Раз такой сорняк; значит глухое, заброшенное место», — решил он и, ощупью подыскав местечко получше, залег в заросли полыни.
Некоторое время он лежал на спине с открытыми глазами… То тут, то там слышались близкие и отдаленные звуки, то резкие и тревожные, то мягкие и спокойные. И где-то высоко, высоко в небе по- комариному жужжал самолет и, зажигая на миг новые звезды, еле слышно ухали зенитки. Потом все это стало стушевываться, отяжелевшие веки смыкались, унималась боль в бедре, тело наполнялось легким, расслабляющим звоном, земля стала ребром, и Костюченко провалился в бездонную пропасть.
Оглушительный рев разбудил его.
Светало. На аэродроме заводили моторы. Около машин суетились люди, затем один за другим начали взлетать «Юнкерсы» и кружиться над аэродромом.
«Еще заметят», — подумал Костюченко. Зная манеру немецких стервятников охотиться даже за одним человеком, он заполз в заросли и припал к земле.
Иногда самолеты проносились над ним так низко, что он чувствовал горячее дыхание их моторов.
«Юнкерсы» построились в девятку и, сопровождаемые четырьмя «Мессерами», пошли на восток.
И только после этого Костюченко осторожно приподнялся и осмотрелся вокруг. Взору открылся характерный ландшафт южной Украины: холмистая степь, изрезанная балками, прямые колхозные лесопосадки, села в зелени садов. Вдали проступал из утренней синевы темный лесок, тоже такой, какие бывают только на юге. И все это было Костюченко незнакомым.
Вправо от аэродрома виднелась небольшая группа каменных строений. От них в обе стороны разбегались вдаль ранжиры телеграфных столбов.
«А это что за поселок? Чёрт его батьку знает! У нас на Первомайщине таких вроде не бывало», — недоумевал Костюченко. рассматривая поселок. И вдруг он заметил сизый дымок над крышей одного из домиков. Дымок попыхивал толчками вверх, будто из раскуриваемой трубки. Это была железнодорожная станция, но какая, Костюченко тоже не мог узнать. Он достал карту и по ней установил, что находится в Вознесенском районе. Николаевской области, вблизи станции Новая Полтавка.
«Эка ведь куда занесла нелегкая», — подосадовал Костюченко отпустив нелестный комплимент по адресу летчика. Но за себя он теперь уже не беспокоился. Его тревожил вопрос, где приземлился Блажевский который высадился вместе с ним сегодня ночью. Что с Блажевским? Может, попал в лапы к фашистам, так же как мог попасть и он. Костюченко? А если и приземлился Блажевский благополучно, удастся ли ему добраться куда следует и выполнить задание ЦК партии Украины?
Положение Костюченко осложнялось. Высадка в неизвестных местах и отсутствие знакомых людей вокруг рушили надежду на встречу с Блажевским. Теперь оставалось одно — пробираться в северные районы Одесшины, пока без явок и паролей, и организовывать там партийное подполье.
Он наметил по карте маршрут и, с наступлением темноты, двинулся кратчайшим путем к Бугу.
На четвертые сутки ранним утром Костюченко увидел освещенные лучами восходящего солнца гранитные берега реки.
По левому берегу раскинулось селение Бугские Хутора. Это был последний населенный пункт Николаевской области. В этом месте он должен переправиться через Буг. А уж там. за голубым рубежом, начиналась Одесщина — знакомые ему места.
Костюченко расположился в молодых подсолнухах, доел свой сухой паек, состоящий из копченой колбасы и галет, и прилег отдохнуть. Пройденные за ночь двадцать с лишним километров давали себя знать, да и бедро еще тупо ныло.
Проснулся он в полдень. Во рту было сухо от жажды.
«Скверно без воды, — подумал он, — до темна так далеко, что сдохнуть можно». Но пробираться к Бугу засветло было рискованно.
Он оглядел местность и увидел неподалеку работающих женщин.
«У них, наверное, есть вода», — решил Костюченко и направился к ним.
