'Перо, чернил, бумагу мне подай… Но здесь они. Не трать напрасно сил. Что мне еще сказать? Приказ отдай, Чтоб кто-нибудь из мужних слуг спешил К супругу, что любезен мне и мил. Скажи, чтоб собирался в путь далекий; Вручу письмо ему. Не терпят сроки'. Ушла служанка. Тут она берет Перо, но медлит под налетом дум. В ней разум с горестью борьбу ведет; Стремленья воли убивают ум; Колеблется матрона. Взор угрюм. Как шумный люд, стремящийся в ворота, Теснятся в голове ее заботы. Так начала: 'Достойный властелин Супруги недостойной! Будь всегда Здоров. Коль хочешь видеть, Коллатин, Лукрецию, скорей прибудь сюда. Не медли, милый. Горькая беда Стряслась со мной под мирным нашим кровом. Не передать глубокой скорби словом'. Причину горести своей таит Она в словах неясных от него. Посланье Коллатина известит О горе, но не сообщит всего. Она страшится мужа своего И правду не дерзнет поведать прямо, Пока не смоет кровью пятна срама. Всю горечь, все терзания свои Решила при свидании излить; В слезах, стенаньях, вздохах о любви И о прощенье пламенно молить; Утраченную честь восстановить. Не хочет осквернять она посланье Словами, прежде чем свершит деянье. Скорбь зримая сильней волнует нас, Чем может повесть горя взволновать. Тупому уху поясняет глаз; Всем чувствам вкупе легче грусть понять; Слух только часть способен воспринять. Порой потока рокот — громче моря; Под ветром слов отхлынут волны горя. Печать приложена к письму; на нем: 'В Ардею, мужу, с крайней быстротой'. Посланец ждет с нахмуренным челом; Она велит ему лететь стрелой, Быстрее птиц, застигнутых грозой. Но скорость мысли ей покоем мнится: Дух, впавший в крайность, к крайности стремится. Простак-слуга склоняется пред ней; Краснея густо, на нее глядит; Взял свиток он у госпожи своей И, не сказав ни слова, прочь спешит. Виновный в каждом взоре зрит свой стыд; Так и матрона думает, страдая: 'Он покраснел, мое паденье зная'. Свидетель бог, слуга был сердцем чист, И лишь от робости он покраснел; Смиренен, безыскусен, неречист, Служил он верно; а другой хоть смел В речах — на деле вял и неумел. Как верный раб старинного закала, Работал честно, говорил он мало. В ней подозренье пыл его зажег; Зарделись оба, мнилось ей: узнал Он про позор, что на нее налег, — И взгляд ее глаза его пытал. Под взором пристальным он весь пылал. Чем жарче было щек его горенье, Тем глубже вкоренялось подозренье. Ей кажется — слуга давно в пути, Хоть он едва порог переступил. Как вялый ход часов перенести? Вздыхать, стенать и плакать нет уж сил: Устало горе, вопль себя убил. Она на время прерывает пени, Чтобы излить иным путем томленье.
