У дерева томился он покорно… Но, милую почуяв, конь лихой, Ремень непрочный свой рванув проворно, Мгновенно ухитрился прочь стянуть, Освободив и голову и грудь. Кто, видя милую нагой в постели, Блеснувшую меж простынь белизной, Допустит, чтоб в нем чувства онемели Там, где глаза пресыщены едой? Кто не дерзнет и хилою рукою Вздуть пламя в печке зимнею порою? Позволь коня мне, мальчик мой, простить! Вот у кого бы надо поучиться Бездумно наслаждения ловить, Он нам теперь в наставники годится! Учись любить, не труден ведь урок, Усвоенный, тебе пойдет он впрок'. Он говорит: 'Любви ловить не буду, Она не вепрь, чтоб гнаться мне за ней… Мой долг велик, но брать не стану ссуду, Держаться дальше от любви — верней! Я слышал, что она лишь дух бесплотный, И смех, и слезы — все в ней мимолетно. Кто в платье неготовом выйти б мог? Кто нерасцветший лепесток срывает? Лишь тронь неосторожно — и росток, Едва взошедший, быстро увядает. И если жеребенок запряжен, То быстро в клячу превратится он. Ты же мне руку вывихнешь… Не надо! Расстанемся — не время для бесед… Сними же с сердца моего осаду И знай: надежды на победу нет! Брось клятвы, лесть, притворные печали, Там не пробьешь, где сердце тверже стали'. Она в ответ: 'Ты смеешь возражать? О, лучше б ты был нем иль я глухая… Сирены голос губит нас опять, Терзалась я, теперь изнемогаю. Нестройных звуков полный, твой хорал Для сердца жгучей раной прозвучал. Будь я слепой, то уши бы пленялись Невидимой и скрытой красотой, — Будь я глухой, все атомы бы рвались К тебе, к тебе, к слиянию с тобой… Без глаз, ушей, без слуха и без зренья, Я радость бы нашла в прикосновенье. А если бы я даже не могла Ни видеть, ни внимать, ни трогать нежно, То я бы в обонянии нашла Возможность волю дать любви безбрежной… Твой облик излучает аромат, В нем как бы вновь огни любви горят, Но вкусу пир ты дал бы бесконечный, Ты, четырех главнейших чувств исток! Они тогда бы наслаждались вечно, Поставив Подозренье на порог, Чтоб Ревности угрюмой появленье Не портило бы пир и наслажденье'. Открылся вновь рубиновый портал, Чтоб нежно речь струилась, а не с гневом, Но пурпур зорь извечно предвещал Крушенье — моряку, грозу — посевам, Скорбь — пастухам, беду — для малых птиц, Для стада — вихрь и отблески зарниц. Зловещий этот знак ее печалит: Так ветер вдруг замрет перед грозой, Так волк, рычать готовый, зубы скалит, Так брызнет сок из ягоды тугой, — Как из ружья полет смертельной пули, Слова непрозвучавшие резнули. Ее сражает сразу грозный взгляд, Он и убьет любовь и воскрешает: Улыбке каждый после гнева рад, И нищего любовь обогащает.
