– Я хотел бы показать ее вам, вам – первой, Мэри. Прежде всех прочих. Даже отец о ней не знает.
– Мне было бы страшно прикоснуться к ней, Уильям, а вдруг…
– …вдруг она в ваших руках рассыплется в прах? Не тревожьтесь. Я ее собственноручно переписал.
– Прочту непременно. Но вы ведь не станете ее долго скрывать?
– Конечно же нет. Ее должен прочесть весь мир. И ее непременно надо поставить в театре. – Уильям посмотрел на реку. – Мой отец знаком с мистером Шериданом; я возлагаю надежды на театр «Друри- Лейн».
– Прежде вы мистера Шеридана никогда не упоминали.
– Разве? – Он засмеялся. – Я полагал, мой отец рассказывал вам о нем во всех подробностях. Это его конек Вот мы и пришли. – Миновав ряд развалюх, они остановились. – Если мистер Малоун не ошибся в расчетах, именно здесь находился самый первый «Глобус». Он имел форму многоугольника. А тут была сцена.
Уильям подошел к деревянному навесу, под которым кучей громоздились белые мешки – то ли с мукой, то ли с сахаром. Праздно стоявший возле навеса парень с глиняной трубкой в зубах буркнул:
– Чего надо?
– Ничего. Любуюсь пейзажем.
Парень вынул трубку изо рта и с подозрением оглядел незнакомца.
– Стоит мне свистнуть, и сюда явится мой папаша.
– В том нет никакой надобности. Ни малейшей. – Уильям вернулся к Мэри. – Здесь был двор, яма, в которой стояли зрители. Вы ведь знаете происхождение слова «партер». «На земле». Стало быть, тут, на земле, они и стояли – ниже актеров.
– Ну, это уж вы сочиняете.
– Ничуть. Так оно и было. А вокруг поднимались вверх ярусы. Публика грызла орехи, пила пиво, ела жаренных на вертеле дроздов. Перед началом спектакля трижды трубили трубы, затем, весь в черном, появлялся актер, читавший пролог. Он стоял бы вон там, – Уильям указал на парня с трубкой. – И я, разумеется, тоже. А может быть, мы с ним вместе смотрели бы «Вортигерна». Все здесь так и дышит неподвластным уму колдовским очарованием, – продолжал он; глаза его сверкали. – Объяснить магию этого места невозможно. «Глобус», Мэри, по-прежнему здесь. Неужто не видите? Он все еще заполняет собой это пространство.
Мэри окинула взглядом обширный пустырь; на нем виднелись две-три коптильни для рыбы да остатки свалки, которую давно покинули тряпичники и прочие любители копаться в мусоре в надежде чем-нибудь поживиться.
– Боюсь, южный берег уже утратил свою прелесть, – сказала она. – Мне явно не хватает вашего воображения, Уильям.
– Может, он и не столь очарователен…
– Но бесконечно интересен, – быстро закончила она.
– Не менее, чем сама жизнь. Вы ведь это хотели сказать, правда, Мэри?
– Только, боюсь, не так возвышенно. Но мне нравится здешний мусор. Здешний запах. Тут ничего не делается лишь ради приличий.
Уильям бросил на нее быстрый взгляд.
– Ну что, пойдемте обратно к реке? Мне кажется, вы утомились.
– Разве больше нечего осматривать?
– Всегда есть что осматривать. Это же Лондон.
Они не спеша двинулись по прибрежным улочкам на восток, к Бермондси. Когда прошли мимо родильного дома и заводика по производству уксуса, Уильям обронил, что дальше идти небезопасно, и у моста они повернули обратно; теперь, правда, шли другим путем, по бесчисленным кривым переулкам, выросшим на топях Сатерка. Внезапно Уильям остановился как вкопанный.
– Только представьте, Мэри. Новая пьеса Шекспира! Она все изменит.
– И вас тоже?
– Нет, меня – нет. Я уже погиб безвозвратно.
Впереди лежал открытый пустырь, изрытый канавами и ямами. Путники остановились. Мэри обернулась к Темзе.
– Что это там, вдалеке?
– Водяное колесо. Гонит речную воду в узкие деревянные трубы. Вортигерн – потрясающий человек, Мэри. Чтобы завладеть троном, он не останавливается перед предательством и душегубством. Убивает родную мать.
– Прескверный, видно, был субъект.
– Брата родного тоже убил.
– Напоминает Макбета?
– По сути, да. Но Макбет хотя бы родных не лишал жизни. Позвольте я вам процитирую кусочек из пьесы?
– Можно мне на минутку опереться на вашу руку?
– Конечно. Вам дурно?
– Очень устала за день. Вы прочтете наизусть?
Они двинулись дальше. Уильям одной рукой поддерживал Мэри, а другой жестикулировал, подкрепляя декламацию:
– Поразительно… – проронила Мэри. Она испытывала необъяснимую подавленность.
– Настоящий шекспировский стих.
Они подошли к домишкам, лепившимся возле Парижской лестницы. Послышались резкие женские голоса: казалось, это ожесточенно спорят о чем-то мать и дочь. Затем раздался визг, звуки ударов. Не чуя под собой ног, Мэри бросилась к реке, Уильям побежал за нею.
– Сожалею, что вам пришлось это услышать. Такие свары здесь не редкость.
Он заметил, что Мэри дрожит всем телом. Вдруг она пошатнулась, словно накренилась набок. И в тот же миг соскользнула, вернее, повалилась с берега в реку и сразу ушла под воду. Ее пышное платье вздулось алым пузырем, точно раскрывшийся цветок. Уильям немедля прыгнул следом. Уже начался отлив, и возле Сатерка глубина была небольшая, без предательских течений и водоворотов. Мэри погрузилась под воду фута на три-четыре, потом стала барахтаться и выплыла на поверхность. Уильяму удалось обхватить ее руками и подтащить к деревянному настилу. Ощутив под ногами дно, он толкнул ее к берегу. Голова ее виднелась над водой. Два лодочника и торговка рыбой уже тянули к ним руки и быстро вытащили обоих на сушу. Мэри и Уильям с трудом приходили в себя; Мэри успела нахлебаться речной воды, и теперь ее рвало на прибрежную тину и гальку, а торговка рыбой, стоя сзади, хлопала спасенную по спине:
– Давай, барышня, не конфузься, пущай все выльется. Вот так. От речной водицы ведь добра не жди.
Уильям стоял выпрямившись, хотя, к собственному удивлению, испытывал сильную слабость. Он ухватился за причальный столб и вперил взгляд в лодочников, но видел их очень смутно: перед глазами, затмевая все вокруг, по-прежнему вздымалось алое платье, похожее на цветок. Цветок смерти, вдруг подумалось ему.
Торговка повела Мэри в хибару, в которой хранились рыболовные снасти; Уильям двинулся следом. Старуха разожгла угли в жаровне, и лачуга наполнилась дымом, но Мэри даже не заметила дыма и не закашлялась. Она сидела, опустив голову, не поднимая глаз от пола.
– Наверно, вы поскользнулись на мокрой ступеньке, – тихо проговорил Уильям. – Они очень ненадежны.
– Простите меня.
– Не за что вам просить прощения. Это могло случиться с кем угодно. И со мной тоже.
