и находимся в аду? Только так привыкли к этому, что уже не помним, где находимся. И тогда понятно, почему мы мечтаем о Царстве Небесном. Мы хотим выбраться из этой преисподней.
- Мы не в аду, - возражает Иоанн.
- Откуда вы знаете?
- Знаю. Мы на земле, которую создал Бог.
- Вот именно! Бог создал небо и землю. Но откуда вам известно, что он создал еще и ад? Где он?
- Известно!
- А мне иногда кажется это очень правдоподобным: земля и есть ад. Поэтому дьявол здесь и хозяйничает, ведь он у себя дома.
- Этого не может быть!
Ни Иисус, ни Иуда не вмешивается в этот диспут. И Матфей понимает это как согласие.
- По-моему, мой юный друг, - с улыбкой замечает мытарь, - вас воспитывали фарисеи. Они всегда знают, чего хочет Бог. Откуда знать человеку, чего хочет Бог, который и существом не является? Очень многие умные люди полагают, что человеку вообще не следует говорить о Боге. И уж тем более, говорить от его имени. Правда, они не иудеи и называют себя по-гречески “агностиками”, незнающими. Они говорят: возможно, жабы тоже смеют рассуждать о мироздании, но кого это интересует, кроме жаб?
Иоанн чувствует себя посрамленным. Он считал, что фарисейство - это кладезь мудрости, в котором есть все ответы. Но мытарь говорил с ним сейчас, как и Иисус до этого, на каком-то ином познавательном уровне. И оказалось: чтобы искать ответы, нужно сначала научиться задавать вопросы. У кого нет вопросов, тому не нужны ответы. Его отцу и другим фарисеям просто не нужны эти вопросы. Иоанн не может знать, что через 150 лет один из отцов христианской церкви, основанной Иоанном и по сути своей фарисейской, провозгласит: “Мысль есть зло”. Его будут звать Тертуллиан, и он будет настаивать на том, что вере не нужны вопросы, которые сводят с ума. Но мир станет от этого еще более безумным.
- Простите мне мою любознательность, - опять извиняется Матфей. - Я издавна увлекаюсь греческой философией. А в ней совсем по-другому используются слова, чем в Писании. Вас интересуют книги язычников? - он все еще боится оскорбить своих гостей и потерять собеседников.
- Одна такая лежит у меня в суме.
Признание Иисуса вдвойне радует его.
- Неужели? Какая же?
- Это греческий перевод. Книга написана далеко на Востоке.
- В Персии?
- Нет.
- В Индии?
- Думаю, еще дальше.
- Я читал о далеких землях у Геродота. И многое слышал от других. Но это скорее было похоже на небылицы. Можно мне будет почитать вашу книгу?
- Конечно.
- А хотите посмотреть на мои книги?
- С удовольствием.
Матфей стремительно поднимается и скрывается во внутренних покоях дома. Слышно, как он открывает какой-то ларь и хлопает крышкой, а через пару минут он появляется с несколькими свитками. Он кладет свитки перед собой и начинает их подавать Иисусу.
- Вот самые ценные. “Федр” и “Апология” Платона, - с гордостью показывает он.
По тому, как Иисус принимает эти свитки, по выражению его лица Матфей узнает в нем члена общего для них братства - всемирного братства книгочеев.
- А это Протагор. Вы можете почитать его, - радушно предлагает он.
- Я его читал. И даже кое-чему научился. Человек - мера всем вещам: существованию существующих и не существованию несуществующих. Человек мерит все собою. Не об этом ли ты говоришь, Матфей?
- Именно так! Вы меня поняли.
- Ты верно заметил, что человеку не место в Царстве Небесном. И не только телу его, но и его душе. Беда в том, что человек может мерить все только человеческим. А мерит он - ни много, ни мало - все вещи, весь мир и своего Бога. Мера эта - его язык. Не тот, которым он говорит, но тот, которым он видит и слышит, чувствует и думает. Душа - хранилище этого языка. Душа и мир единосущны. И не может быть одно без другого. Мы вчера говорили об этом с Иоанном. Помнишь ли ты, Иоанн?
- Да, учитель. Мир творится словом.
- Можно сказать и так. Мир существует только в языке и не существует без языка. Можно сказать, что только душа и существует, и нет ничего кроме нее. Что ты скажешь на это, Матфей?
- Я понял, господин,- осторожно отвечает мытарь, - что вы не говорите просто так, и над вашими словами нужно думать, прежде чем отвечать. Я не хочу выглядеть глупым.
- Но что-то ведь ты подумал. Скажи нам, - дружески предлагает Иисус.
Матфей колеблется, подбирая слова.
- Мне тоже хотелось бы думать, что человек не только мера вещам, но и их первопричина. Я правильно понял вашу мысль?
- Да.
- Так вот. Это было бы прекрасно. Но разве не Бог - первопричина? И жизненный опыт нас в этом убеждает. Вещи не зависят от нас.
- Дело не в вещах, а в их существовании. Мы не затрудняемся в определении их существования, поскольку нам это кажется очевидным. Но скажу тебе, что нет вопроса более сложного, чем вопрос о существовании. Попробуем разобраться, в каком смысле существуют вещи. Что мы ныне празднуем, Иоанн?
- Субботу, учитель.
- Следовательно, суббота существует. А теперь, Матфей, покажи мне субботу.
Мытарь разводит руками:
- Она вокруг нас.
- Я вижу стены, стол, светильники, чаши. Я не вижу субботу.
- Суббота - это каждый седьмой день от сотворения мира.
- Боюсь, Матфей, что если я попрошу тебя показать мне день и число семь, ты опять будешь в затруднении. Ведь и суббота, и день, и число семь существуют только в языке. Где они все окажутся без человека?
- Я вас понял, - заключает Матфей. - Все вещи, которые относятся к категории мер, недействительны и существуют только в языке.
- Но все вещи существуют только в языке и только они действительны. Возьмем что-нибудь из того, что ты, Матфей, называешь действительным. Вот эту чашу, - Иисус указывает на посуду, из которой пил вино. - Нам следует сразу уточнить, что речь идет только об этой конкретной чаше, а не о чаше вообще. Чаши вообще нет в этом мире, она лишь имя, существующее только в языке. Если разбить эту конкретную чашу, будет ли она существовать?
- Пожалуй, нет. Будут существовать ее осколки.
- А если их склеить, чаша будет существовать?
- Да.
- Не странно ли это для чаши, которая то появляется, то исчезает. Куда она исчезает и где она появляется? В мире ли происходят эти чудеса или они происходят в нашем языке, которым мы видим, слышим, чувствуем и думаем?
- Быть может, склеенная чаша уже не та же самая чаша?- предлагает Матфей. - Старой чаши больше нет, есть другая, новая чаша.
- И вот мы имеем уже вместо одной чаши много новых чаш с царапинами, трещинами и мелкими сколами. Но ведь это одна и та же чаша. Нет более сложного вопроса в мире, чем вопрос о его существовании, - повторяет Иисус. - Вернемся к нашей чаше. Если разбить ее на мелкие куски, а куски истолочь в глину, в прах, то ведь только эта горстка праха и будет существовать?
- Верно.
