кобелину такого… И ты, парень, ведомствами не закрывайся. Дал маху – так отвечай. Мне бумагу из Москвы прислали, пишут, ты давно работать должен. Где болтался-то?
– Я не болтался, Никита Иваныч, – устало вздохнул Григорьев. – Я два месяца подрядчика искал. Лето, мелиораторы заняты, трактора свободного нет. В Тюмени, у нефтяников, нашел, вот и привез… Строительство системы не запланировано было в пятилетку. Деньги-то есть, финансировали под завязку, а работать некому.
Никита Иваныч посмотрел на гостя, хотел возмутиться – как это: денег навалом, а работать некому! – но смолчал. Григорьев как-то неожиданно погрустнел, исчез его невозмутимый взгляд, и куртка скрипеть перестала. Видно, вспомнил он свои мытарства.
– Ничего, отец, – взбодрился Григорьев. – Команда у меня мощная, американские трактора. «Катерпиллеры» – слыхал?.. Построим. Ты только по болоту меня проведи.
Решительность понравилась Никите Иванычу. «Не глупый, видно, мужик. Не гляди, что молодой…»
– Провести-то проведу, – согласился он. – У меня давно задумка имеется, как воду на болото повернуть… С Кулешовым-то теперь как? Настырный мужик.
– Завтра же на болоте его не будет, – заверил Григорьев. – Вопрос решен. Всю здешнюю округу скоро объявят территорией заповедника. Охрана будет, егеря, ученые приедут. Так что все в порядке. – Он чуть помялся, потрепал бородку. – Вот только вашу деревню выселять будут. Понимаешь, в заповеднике можно жить лишь его работникам… Ну, если кого примут на работу, тому можно.
– Да хрен с ним, я еще крепкий, пойду хоть сторожем, – согласился Никита Иваныч. Он наконец вспомнил, что он – хозяин, и перед ним – гость, а вспомнив, забыл, что ночь на дворе, хотя уже светает; забыл, что он сегодня не ложился спать, а завтра день будет еще хлопотнее. Оставив Григорьева, он вышел на улицу и позвал старуху.
– Ну? – недовольно спросила Катерина, высунувшись из двери чердака.
– Слазь да приготовь нам чего-нибудь, – распорядился старик. – Гостя в доме держишь, а за гостем уход нужон. Да и я целый день не жрамши.
– Пошли вы… – сердито проговорила старуха, однако спустилась и пошла в летнюю кухню. – Гости… Все живете, как гости. И ты тоже, хозяин. На покос надо, а тебя черти носят… Опять мне ломить? Иван вон Видякин второй день косит, возов пять нахряпал, а ты савраской с утра… И ночью еще уход спрашиваешь.
– Накошу тебе сена! – отрезал Никита Иваныч. – На одну корову всегда успею.
Катерина не ответила. На кухне вспыхнул огонек, забренчала посуда. Старик вернулся в горницу, разгреб половики и, прихватив посудину, нырнул в подпол. Не прошло и пяти минут, как стол был собран. Катерина принесла горячий борщ, грибов в сметане, огурцов на закуску, все молчком, и Никита Иваныч заметил, что глаза у нее заплаканы и носом она то и дело швыркает. Значит, не спали они с дочерью на чердаке… Несмотря на сердитый вид старухи, Никита Иваныч почувствовал жалость к ней и какое-то умиление. Ишь, борщ-то горячим держала, и закуска стояла наготове. Ждала, значит, когда позовут.
– Садись с нами, – предложил он. – Выпей маленько.
– Придумал, ночью-то… – проворчала Катерина и скрылась.
Гостя уговаривать не пришлось, не стеснялся он и не отнекивался. Выпил медовуху и принялся за борщ. Ел хорошо, с аппетитом. Ночью не каждого есть заставишь, особенно людей городских. Вечно у них то режим, то диета, то предрассудки какие-то, будто на полный желудок кошмары снятся. Григорьев начинал нравиться. Руки, заметил, крепкие, ладонь широкая, пальцы толстые и все вместе держатся. Плечами и шеей бог не обидел. Одно смущало старика: очки да соломенная бородка. К такому облику бы хорошую бороду, окладистую и очки долой.
– Давно в начальниках-то? – не вытерпел он. – По виду – молодой еще…
– Откровенно сказать, первое лето, – признался Григорьев. – Все в подмастерьях был. А это мой первый самостоятельный проект. Вот сам и кручусь поэтому.
– Родом-то, похоже, деревенский. Кость крепкая.
– Верно, – улыбнулся Григорьев. – Из Тульской области. С родины Льва Толстого. Говорят, мой дед к нему в школу бегал, учился. Будто способности у него были. Но так и кузнечил всю жизнь. У меня все в роду кузнецы. Я тоже начинал молотобойцем у отца. Два года кувалдой махал.
Никита Иваныч, разогретый медовухой, довольно крякнул и полез на полку за махоркой. «Не то что этот юбошник Кулешов, без роду-племени, – отметил он про себя. – С жилой парень, толковый, видать!»
– Телеги да сани оковывали, – вспоминал Григорьев. – Промкомбинат у нас был. Помню, отец все говорил: «Василий! У нас не просто колхозная кузня, а промышленность! Мы продукцию выпускаем…» Потом коней не стало, промышленность отцова заглохла. А мне все учиться хотелось. Отец говорит – ладно, намахаешься еще кувалдой, иди учись. Строгий мужик был, суровый, бровей не поднимет… Если бы телеги не перестали делать – точно бы не отпустил. Ну, я потом заочно институт окончил и чуть не пять лет, как молотобоец в кузнице, – техником, рядовым инженером… К заочникам отношение знаешь, отец, какое? Вроде и диплом есть, специальность, а для самостоятельной работы, мол, знаний не хватает. Ничего, потом я доказал. Проект обводнения вашего болота целиком разработал. Одобрили. Тяжело было, конечно, порой казалось, и правда ума не хватит. Да еще, видишь ли, проект уникальный, работа интересная, желающих много находилось. Это у нас конкуренцией называется.
«Молодец! – про себя восхитился Никита Иваныч. – Этот чужим умом жить не станет. Этот и за глотку возьмет, если надо. Долго чикаться не будет… Зря я на него поначалу-то строжился, чуть не обидел парня». Старик хотел налить гостю еще кружечку, однако тот решительно накрыл кружку ладонью.
– Все, отец, норма, солнце встает. Может быть, сейчас и отправимся, Никита Иваныч? Как говорят, кто рано встает – тому Бог дает. Слышно, кто-то уже косу отбивает.
– А это Видякин, – сказал окончательно сраженный старик. – И когда только спать успевает, паразит!
Он вскочил, засуетился по избе, но вспомнил, что собираться ему не надо, что он собран еще со вчерашнего утра и можно отправляться немедленно.
– Айда! – скомандовал он. – Пехом-то мы только через час на болото придем!
Пешком идти не пришлось. Недалеко от усадьбы Пухова, у заброшенной избы, стояло несколько диковинных тракторов с лопатами и ковшами, экскаватор, трубоукладчик и зеленый приземистый вездеход. Разъяренный на Ирину старик, возвращаясь ночью, не разглядел такое множество техники. А так бы еще вчера стало ясно, что приехали люди не с бухты-барахты, а государственное дело делать. У Кулешова-то бульдозеры старенькие, битые, хоть и на широких гусеницах. А эти, оранжевые иностранцы, стоят – посмотреть любо-дорого. Новенькие по виду, силища в них – горы перевернут.
Механизаторы спали в избе, и Никита Иваныч только на порог встал – понял: это не алкаши кулешовские, а народ порядочный, деловой. Кругом чистота, мужики спят на раскладушках с пологами от комаров, по стенам уже картинок успели навешать, полочки приколотить. Григорьев осторожно прошел в глубь избы, разбудил одного мужика, и тот, быстро одевшись, побежал заводить вездеход.
Старика усадили в кресло, рядом с водителем, а сам Григорьев подстелил телогрейку и устроился на капоте двигателя. Вездеход мягко уркнул и понесся вдоль Алейки, мимо разгромленных изб, поваленных заплотов и плетней, мимо того места, где Никита Иваныч сидел вчера с дочерью и забыл кисет. Старик хотел попросить остановиться, но за окном уже был лес и та разбитая грозой береза. Пень ее успел слегка почернеть на солнце, но оранжевый спекшийся сок все еще рдел, притягивая к себе тысячи муравьев. Муравьи карабкались вверх, влипали, гибли, замащивая своими телами дорогу для собратьев. Промелькнули рыжие от свежей ржавчины битые трелевочники, навечно застывшие среди вырубок. И сами вырубки, будто пожухлая стерня, поплясав за лобовым стеклом вездехода, тоже исчезли. Потянулся осинник, густой, как плетень, сочный: бери литовку и вали заместо травы. Все это Никита Иваныч видел и отмечал попутно, невзначай. Его укачивало, голова не держалась, клонило в сон. И на короткий миг ему даже приснилось, что не муравьи это лезут и гибнут в березовой патоке, а японцы в Алейском болоте.
Самураев тогда отрезали от китайской границы, развернули назад к болоту, и деваться им стало некуда: партизаны обложили с трех сторон, прижали к кромке мари. Часть японцев залегла на берегу и отстреливалась, а другая часть, поднявшись в рост, открыто двинулась по болоту. Они шли колоннами, не спеша, и командир отряда приказал не стрелять: через болото хода в летнюю пору не было. Никита стоял за деревом и, разгоряченный погоней, сначала с радостью, а потом с ужасом смотрел, как исчезают одна за
