– А-а, – протянул Никита Иваныч, едва сдерживаясь, чтобы не обнять и не расцеловать парня. Сколько раз и кому только не говорил он, что Алейское болото напоминает человеческий глаз. Никто не верил, отмахиваясь: брось, мол, придумывать, при чем тут глаз? А здесь – надо же! – парнишка впервые увидел и сразу понял! Не с самолета увидел – с земли!
– Что-то есть! – подхватил Григорьев, рассматривая карту и какие-то фотографии. – Озеро в самом центре… Это здорово походит на метеоритный кратер, на воронку от удара метеорита.
– На глаз, – возразил Никита Иваныч. – Какая тут воронка? Метеориты здесь не падали, никогда не слыхал даже…
Григорьев рассмеялся. И всем было весело в этот день.
– А вот на аэрофотоснимках хорошо видно. Типичная метеоритная структура. Ничего подобного вокруг нет… Мне раньше и в голову не приходило.
– Не знаю, – упрямо повторил старик. – Сколь живу в Алейке – ничего вроде не падало.
– Да он, может быть, миллион лет назад упал! – снова засмеялся Григорьев.
Вездеходчик еще раз огляделся, что-то прикидывая, и поддержал Никиту Иваныча:
– Все-таки на глаз. И веки даже есть, и ресницы.
Ближе к обеду они почти обогнули марь и выскочили на старый, укатанный волок. Лес по нему возили лет десять назад, однако он никак не мог зарасти. Обнаженные пески сманивали глухарей со всей округи, и алейские жители ездили сюда на охоту, а зимой вытаскивали по нему на тракторах сено с дальних покосов. Вездеход разогнался по волоку так, что деревья замелькали, Никита Иваныч высунулся из люка (в кабине жарынь!) и тут вспомнил про сенокос. Заскочить бы на луга и посмотреть, как трава нынче. Дома Катерина опять ворчать будет, а на такой машине – полчаса ходу. К обеду можно в Алейку вернуться.
Григорьев согласился не раздумывая, и они повернули на луга.
– Ты мне косу дашь, отец? – попросил он. – Сколько лет не держал, руки чешутся!
– Дам-дам, – пообещал старик. – Жалко, что ли? Вот пойду косить и дам.
Никита Иваныч уже и дивиться перестал. Григорьев знал и умел все – недаром в деревне рос, вот она, закалочка-то, на всю жизнь науку получил!
Луга в Алейке были убогими. Возле деревни лишь несколько клочков, остальные по узкой пойме да еланям. Когда сто дворов было – вечно не хватало покосов. Делили, ругались и снова переделивали. А тут раздолье стало, на шесть дворов-то. Однако все равно сорок возов в сорока местах косили. Никите Иванычу хватало на корову десяти, и он особенно не рвался рано косить. Это Ивану Видякину приходилось месяц на лугах торчать. Он косит – баба его на пасеке мед качает. Вот это ломят! Катерину бы так заставить – дня не выдержала бы. Говорить только может: мне ломить! Мне ломить!
С такими мыслями старик приехал на луга, Видякин сидел возле шалаша и обедал в одиночестве. Скошенная утром трава уже подбыгла на солнце и хрустела под ногами. Трещали кузнечики, и ныли над ухом редкие пауты.
– Садись со мной, – пригласил Иван. – И товарищей своих зови.
– Дома пообедаем, – отказался Никита Иваныч, а у самого слюнки потекли. Видякин так вкусно жевал хлеб с огурцом и луком – сытый есть захочет.
– Вижу, на крыльях летаешь? – невесело улыбнулся Иван, натирая огурец солью. – Да… Трагические вы, мужики. Погляжу на вас – сердце кровью обливается. Пухов тоже недавно на крыло поднялся, да так крепко – я чуть вместе с ним не полетел… Уронили Пухова, стервятника выпустили и уронили… А ты, значит, добился своего?
– Добился, – гордо ответил старик. – Говорил же тебе, правду найду. Вот по-моему и вышло.
Никите Иванычу вовсе не хотелось сегодня ругаться с Видякиным, да и вообще, что теперь ругаться, когда обводнитель уже здесь, а Кулешова сегодня же выпрут под зад мешалкой. Наоборот, ему хотелось помириться с просвещенным Иваном, забыть к чертям разлад, и пчелу ту, что тяпнула в переносицу, тоже забыть.
– Трава-то как нынче? – мирно спросил он и присел на корточки. Григорьев и вездеходчик, раздевшись, полезли в реку.
– Трава ничего, – грустно сказал Иван и выбросил натертый огурец. – До пояса вымахала, литовку не протянешь. Руки вот саднит. – Он наморщил широкую лысину и глянул на свои ладони. – Зря ты, Иваныч, летаешь, зря…
– Я во на какой машине езжу! – попробовал отшутиться Никита Иваныч, но Видякин шутки не принял.
– Журавли-то твои, черныши эти, гнезда бросают, – тихо сказал Иван. – Пожрут теперь коты птенцов.
– Откуда знаешь? – насторожился старик.
– Да уж знаю, – отмахнулся Видякин. – Потому и говорю, что зря ты на крыло встал. Птенцы еще пешком ходят, а ты взлетел. Рановато.
– Кулешов, паразит, взбулгачил! – резанул Никита Иваныч. – Сегодня же и духа его в Алейке не будет.
– Это как сказать. – Иван аккуратно собрал остатки обеда и завязал в узелок. – Кто его погонит? Не ты ли?.. А может, Пухов?
– Он! – уверенно сказал старик и показал в сторону реки, где купался Григорьев. – Ты знаешь, какой это парень? Во! Не голова – Дом Советов. Болото наше как образовалось, а?.. Ты просвещенный, а не знаешь. Метеорит упал!
– Да ну? – не поверил Иван. – Что-то я не слыхал…
– А-а! Потому оно и на глаз похоже… Он мужик такой, долго чухаться не будет. Трактора его видал? Возле Пухова стоят.
– Видал, – проронил Иван. – Хорошие трактора, «Катерпиллеры».
– Дак вот. Здесь теперь заповедник будет и Кулешова – к чертовой матери, – уверенно сказал старик. – На речушке сделают плотину и трубы проложат. А нас отсюда выселят. Нельзя в заповеднике жить.
– Во-он как! – Видякин встал и глянул на старика сверху вниз. – Значит, меня возьмут и – выселят отсюда? А по какому праву?
– Погоди, Иван, ты не шебурши пока, – успокоил старик. – Если в заповедник работать пойдешь – оставят. Но ты ведь браконьерничать станешь, а? Ты же не стерпишь?.. Запомни, я в охрану заповедника иду, меня примут. Григорьев скажет – и примут. От меня пощады не жди, Иван. Ты меня знаешь.
– Да уж знаю. – Видякин покачал головой, сверкнул глазами. – Ладно. Кулешова не будет. Но этот твой… останется!
– Плохо, что ли? – обескураженно спросил старик. – Ты, Иван, совсем ни черта не соображаешь. Григорьев-то обводнять болото приехал! Его государство послало!
– А Кулешова кто?.. Эх, Никита Иваныч! Умный ты человек, войну прошел, даже две, а рассуждаешь, как дитя малое. – Видякин подтянул к себе литовку и стал править ее бруском. – На хрена они нам оба нужны на болоте? Все эти осушители, обводнители. Журавли-то уходят! На болоте надо шепотом разговаривать, на цыпочках ходить. А они – с бульдозерами, да еще с нерусскими… Кулешовские бичи всю нынешнюю ночь по болоту раскатывали, да, слава богу, потонули. Эти тоже начнут авторалли устраивать… А ты еще радуешься! «Болото из метеоритного кратера образовалось!»
Видякин усердно и ловко работал бруском. Коса позванивала, и сыпалась легкая темно-зеленая пыль от засохшего травяного сока. Не мог Иван сидеть просто так и разговаривать, мешали ничего не делающие руки.
– И потом в округе не то что журавли – паршивой утешки не стрелишь, – продолжал он. – После леспромхоза едва-едва очухались. Только жить стали. Хоть корову есть куда выпустить и дичь нет-нет да поймать можно… Говорю тебе – не надо. Природа – она как собака, сама свои раны залижет.
«Не понимает, – сокрушенно подумал Никита Иваныч и, не прощаясь, направился к вездеходу. – Ишь как его частная собственность испортила. Скрутила его, повязала, а какой мужик был!..» Хотелось сказать, что ты, мол, с Кулешовым снюхался. Он тебе яму под омшаник выкопал, лесу натрелевал, оттого ты вроде за него выступаешь. А вроде и нет, потому как Григорьев приехал, и, чем черт не шутит, вдруг да и от него выгода какая будет! Тебе, Иван, все равно кто, или бы уж совсем никого…
Однако Никита Иваныч ничего не сказал и поспешно оставил Видякина в покое. Неожиданно он подумал,
