– А я и не буду этого говорить.
– Тогда почему?
Мне было странно, что он задает этот вопрос, но он его задал и ждал ответа.
– Когда ты решил умереть для всех и разыграл комедию со своей гибелью, я не могла поверить, что ты… я не могла понять, почему ты так со мной поступил. Если честно, я верила, что ты меня любишь, и не могла понять. А потом стало ясно: ты все сделал правильно, Саша. Глупо было надеяться, что мы когда- нибудь будем вместе. Мы с тобой всегда по разные стороны баррикады.
– А как же любовь, которая все преодолевает? – усмехнулся он.
– Зачем себе врать? Ты не изменишься, и меня не переделать. Пытаться изменить человека вообще вещь бесполезная, хребет сломать можно, а переделать нельзя. Зачем я тебе с переломанным хребтом?
– Не можешь мне простить, что погиб твой ребенок? Очередная глупая месть.
– Дурак ты, Саша, – ответила я и закрыла глаза.
Он ушел и вернулся с ворохом одежды для меня.
– Подняться сможешь или помочь?
– Помоги, – попросила я.
Он одел меня, пока я безвольно сидела, откинувшись на подушки, и ни разу не взглянул мне в лицо. Он был спокоен, даже равнодушен, но все-таки сказал:
– Не жди, что я буду тебя уговаривать. Не дождешься.
Он подхватил меня на руки и понес из комнаты, а я обняла его и уткнулась носом в его грудь, зная, что это в последний раз.
Уже стемнело, и я поежилась от холода, прижалась к нему еще крепче. Он устроил меня на заднем сиденье машины, спросил сухо:
– Куда?
– Ключей от дома все равно нет. Высади где-нибудь…
– Увидишь подходящее место, скажи.
Он молчал, а я смотрела в окно, находиться рядом с ним было мучительно, хотелось, чтобы все поскорее кончилось, ведь ничего уже нельзя было изменить.
– Вот здесь, – кивнула я на остановку, автобус только что отошел, и она была пуста. Саша притормозил, вышел, помог выбраться мне и отнес на скамейку. Наверное, он тоже хотел, чтобы все поскорее закончилось. Я привалилась спиной к пластиковой перегородке, а он положил мне на колени мобильный и пошел к машине.
– Саша, – позвала я, испугавшись, что он сейчас уедет. Он молча вернулся. – Знаю, как это глупо, – усмехнулась я. – Поцелуй меня на прощание.
Он наклонился ко мне, и совсем рядом я увидела его глаза. И от этого взгляда мне стало не по себе.
– Сентиментального прощания не будет. Враги, значит, враги. Удачи, милая.
Он быстро вернулся к машине и уехал. А я пялилась в пустоту, пока подоспевшие пассажиры не стали коситься на меня. Потом набрала номер Вешнякова.
– Артем, – позвала я, он вроде бы обалдел, затем заорал мне в ухо:
– Ольга, ты… Господи… мы ж тебя… ты где, твою мать?
– На остановке.
– На какой еще остановке?
– Да хрен ее знает. Сейчас спрошу. Граждане, – заголосила я. – Что это за остановка?
– Улица Тимирязева, – испуганно ответила какая-то женщина.
– Слышишь, что народ говорит?
– Слышу, я сейчас…
Он подъехал минут через пятнадцать, за это время прошли два автобуса, и я опять осталась одна, по- прежнему пялясь в пустоту. Вешняков выскочил из машины и бросился ко мне. Мы обнялись, он засмеялся, а по лицу его катились слезы, но он их не замечал.
– Вешняков, хочешь, умное скажу?
– Валяй.
– Люблю я тебя.
В больнице мне выделили отдельную палату и приставили у дверей охрану. Скучать мне не давали, с утра до вечера шли косяком посетители. Дед рвался дежурить по ночам, я едва отговорила его, сославшись на то, что в ближайшее время умирать не собираюсь. Ритка принесла в сумке Сашку, и он счастливо устроился на постели рядом, пока не явилась медсестра и с возмущением не выгнала его вместе с Риткой. Наведывались, конечно, и следователи, хотели знать, кто меня похитил из больницы и как я оказалась на остановке. Тут я им ничем помочь не могла, раз все это время пребывала в беспамятстве и очнулась как раз на этой самой остановке. Лечащие врачи окончательно все запутали, засвидетельствовав, что помощь мне оказали квалифицированную, так что выходило: выкрали меня, чтобы подлечить. Все это вряд ли ментам понравилось, но пришлось проглотить.
