Место происхождения

Пусть книга крылата, да коротки крылья:
закрыли страницу — и книгу забыли,
отдав на съедение моли и пыли.

Пусть розы бокал разобьется о ветер,
но дымное пламя, задутое смертью,
уходит на небо, как мертвые дети.

Зажжем нашу муку огнем негасимым!
Быть может, затем наши дни и даны нам,
чтоб в небе растаять задумчивым дымом.

Дверь, распахнутая в деревья

Летний сад разморило. Млеет воздух медовый.
Ливень листьев нахлынул на плетень по соседству.
И зажившую память оцарапала снова
перепелка, взлетая из-под дерева в детство.

Это все уже было. И тропа у ограды,
и зыбучая заводь этой зелени мглистой.
Кто же шепчет сегодня в чаще старого сада
слово, чувственной дрожью охватившее листья?

Это все уже было. Дверь открыта в деревья.
И твой голос над книгой замирает и льется…
И такая разверзлась тишина над деревней,
что пронзительно слышен каждый всплеск из колодца.

Подруги прогулки

Хорошие подруги — ивы
в часы прогулки одинокой:
грустят, трепещут, вспоминают, —
так души ждут удара рока.

Воды задумчиво касаясь,
едва, как тени, зеленеют,
и сердце падающей птицей
щемит в полете и слабеет.

Их шелест — шелест ног и шелка,
вода не только сну внимает,
их клонит долу тень Биона,[2]
и флейту снова вспоминают.

Печальный запах ветру дарят,
а жизни — привкус буколический;
в зеленое молчанье прячут
далекий шум речей лирических.

И так нас ивы убеждают
в час одинокого гулянья,
что сладко, радостно и больно
дать сердце ветру в обладанье.