Лаврентий Филлипович снова мне подмигнул, отчего мне и его захотелось приобщить к тому же разряду. Сердце мое упало, и последние надежды развеялись. – Что же с ней сталось? – с замиранием в груди осведомился я. – Труп интересующей вас особы, – продолжил надзиратель под грохот экипажа, – обнаружен на набережной Крюкова канала с явными следами насильственной смерти от удушья и с рекомендательными письмами при себе. А писаны они на названное вами имя, – добавил Медведев самодовольно. – Ранним утром, часов около семи, о такой вот находке сообщил в управу лавочник Коровкин Иван Семенович. – Ясно, – сказал я со вздохом, заключив, что расследуемое мной дело приняло нешуточный оборот. Одной-то жертвой оно не ограничилось! А преступник, по всему видно, шутить не любит. – Вы удовлетворены? – осведомился Медведев, довольный произведенным эффектом. – Весьма, – ответил я коротко и удержался от комментариев. – Приехали, – сообщил извозчик. – Если что, – крикнул мне Медведев вдогонку. – Любезно просим пожаловать! Я отозвался: – Пренепременно! Итак, у меня оставался адрес Радевича, Камилла мне ничем уже помочь не могла. Смерть ее я не оплакивал, но тем не менее сожалел о случившемся. – Яков, что с вами? – всплеснула руками Мира, когда я вернулся домой, продрогший и вымокший до нитки. – Вы сумасшедший, – заключила она и бросилась отдавать распоряжения по поводу ванны, стола и одежды. – Это же надо! – причитала она, а я тем временем ушел к себе в кабинет глотнуть горячего кофе с коньяком и облачиться в домашнее платье. Приведя себя в порядок, я имел долгую беседу с Кинрю, который советовал мне не соваться к Радевичу в одиночестве. Кто знает, что можно ждать от такого человека, если именно он и есть преступник? Вот только его мотивы по-прежнему оставались мне не ясны. Я извлек из тайника пистолет, оделся как можно теплее и, под негодующими взглядами Миры, вместе с Кинрю, скрывающим свое лицо за капюшоном белого шерстяного бурнуса, отправился разыскивать дворянина Радевича, заподозренного мною во всех тяжких грехах. Я снова решил ехать на извозчике, которого без труда остановил почти у самого дома. Рысак понес нас в сторону Полторацкого переулка, где, по моим сведениям, и должен был проживать убийца. Дождь продолжал накрапывать, монотонно настукивая по крыше. Брызги из под колес экипажа летели в разные стороны. Кучер пару раз крикнул зазевавшемуся прохожему: «Поберегись»! «Вот, дурни-то еще!» – пробурчал он недовольно, объезжая огромную бездонную лужу, отражавшую почти половину улицы, и хмыкнул: «Ретивые-то лошадки долго не живут!» Петербург окунулся в туман, будто в густое сливки, дома, люди, экипажи сделались едва различимыми в сумеречном полумраке. – Барин, приехали, – сообщил извозчик, намеренно игнорируя Кинрю, который нечаянно приоткрыл лицо. Мы выбрались из кареты по уши в грязи. Я расплатился с извозчиком, взял Кинрю под локоть, и мы торопливо устремились с ним к освещенному подъезду. Я был почти полностью уверен, что дворянина Радевича дома не застану, но все еще продолжал на что-то надеяться. Кинрю позвонил, двери открывать, однако, никто не торопился. Мы переминались с ним с ноги на ногу, я то и дело поправлял свою шляпу, а Кинрю кутался в капюшон. Дождь усиливался, и я чувствовал, что начинаю простужаться. В горле першило, меня знобило, и я все время подкашливал. Что уж было говорить о Кинрю, привыкшем к совсем другому климату?! – Яков, а вы уверены, что мы сможем здесь кого-то застать? – поинтересовался японец. – Если говорить откровенно, то – нет, – признался я, поеживаясь от того, что вода стекала мне за воротник сюртука. От стремительного порыва ветра приоткрылась калитка в чугунной литой ограде. – Скорее сюда! – позвал Кинрю, и я поспешил за ним. Мы оказались во дворе двухэтажного особняка, окруженного маленьким сквером. – Кто здесь? – прохрипел пожилой простуженный голос, обладатель которого отворил деревянную дверь на несмазанных петлях. В потемках я разглядел кирпичную боковую пристройку, довольно скромных размеров и предположил, что вижу перед собой, по всей видимости, флигель привратника. Мои догадки оказались верны. – Чего изволите? – осведомился все тот же голос и закашлялся. – Хозяина дома нет, – буркнул он, предупреждая наши вопросы. Я, наконец, адаптировался в темноте, точно заправский филин и смог рассмотреть старомодного пожилого господина в домашнем платье и туфлях на босу ногу. В руках он сжимал огарок большой свечи. – Господин Радевич здесь проживает? – громким голосом поинтересовался я, стараясь перекричать завывания ветра, так как пройти внутрь помещения нас никто не приглашал. – Я же сказал, что Родион Михайлович отсутствуют, – раздраженно повторил привратник, недовольный тем, что ему приходится стоять на ветру по воле каких-то чумазых незнакомцев. Меня он не видел, а вот Кинрю рассмотрел. Ветер как раз откинул капюшон у него с лица. – Мы можем его дождаться? – я снова попробовал перекричать стихию. – Никак нет, – ответил пожилой господин. – Они за границу отбыть изволили. – Куда? – спросил я в отчаянии. – Не знаю, – человек с подсвечником пожал плечами. – На предмет незваных гостей не было оставлено никаких распоряжений, – добавил он и захлопнул дверь. Мы с Кинрю переглянулись, он оставался по-прежнему невозмутимым, я только завидовал его выдержке. В лице этого японца Орден мог бы приобрести и в самом деле настоящее сокровище. Мне показалось, что даже непогода не производит на моего друга особого впечатления. – Что будем делать? – осведомился он у меня, а мне и самому хотелось задать ему тот же вопрос. И тем не менее, мне довольно быстро удалось справиться с собой и вспомнить, что сыщик здесь все-таки я. – Думаю, надо дождаться ночи, – высказал я свое предположение. – И обыскать это… – я задумался, подыскивая подходящее слово. – Логово, – подсказал Кинрю. Я согласился: – Оно и верно, логово! – А как иначе назвать дом, где обитает убийца? Почему-то я уже не сомневался в том, что Радевич и есть тот человек, от руки которого погибли и Таня и мадемуазель Камилла. Хотя я все-таки потрудился и проверил как мог, где провел ночь убийства князь Корецкий, отправив к нему в дом своего человека. Стремянной Гришка, добрый малый, конюх, холивший Ласточку, мою верховую лошадь, был вхож в княжескую дворню, так как на него положила глаз одна тамошняя девка, кажется, горничная княжны Марьи, младшей сестры Павла. Она-то и сказала ему, что князь в те роковые сутки из столичного особняка никуда не отлучался. Мы миновали пять-шесть комфортабельных барских домов, пару магазинчиков и остановились на углу, где примостился небольшой опрятный трактирчик. Пожалуй, мне не хватит красноречия и литературного дара живописать словами, то наслаждение или, я бы даже сказал, райское блаженство, которое я почувствовал, шагнув с промозглой и ветряной улицы в тепло уютной портерной, где за невысокой, но чистой стойкой бородатый хозяин этого питейного заведения разливал довольно темное пенистое пиво всем желающим с монетами в тугих кошельках. Уже за дубовым столом, с деревянной кружкой в руках, в которой пенилось горькое пиво, я вспомнил о своей простуде, которая одолевала меня весь вечер, и закашлялся, сделав несколько глотков. Пиво оказалось добрым, но холодным. – Плохо дело, – заметил японец. – Надо бы домой возвращаться! Я запротестовал: – Ни за что, – так как собрался раскопать в особняке Родиона Михайловича нечто чрезвычайно важное, хотя вряд ли смог бы членораздельно сказать, что именно! – Вы больны! – настаивал Кинрю, мне нечего ему было возразить, и все же я продолжал упорствовать. В моем кабинете хранилась тинктура, оставленная мне на память. Я был уверен, стоит мне только проглотить пол-чайной ложечки этой сладковатой жидкости, и все мое нездоровье снимет, как рукой. Но, к сожалению, лекарство моего друга Алексея Лунева, спасшего мою жизнь под Лейпцигом, пылилось в домашнем шкафу, рядом с той самой потайной дверью, прикрытой коричневым гобеленом. Минуты шли, наконец, трактир почти опустел. Только один лохматый, помятого вида пьяница храпел под лавкой. – Закрываемся, – сказал хозяин в длинной суконной чуйке. Мы не стали спорить с трактирщиком и мирно удалились под дождь. – До чего же я не люблю такую погоду! – воскликнул я, поднимая воротник. Кинрю ничего не сказал, только улыбнулся, мягко и как-то снисходительно. «Вот еще, самурай!» – сердито подумал я, однако, признав, что и масонам не чуждо ничто человеческое. – Надо Ваньку Беззубого найти, – придумал я. – Он с замками справляется только так! – Где же его теперь сыщешь? – удивился Кинрю. – Он поди давно на съезжой. – Увы, – согласился я. Медведев при нашей встрече, тоже обмолвился, что видел Беззубого в полицейском участке. – Я помогу, вам, Яков Андреевич, – задумчиво произнес Кинрю. – Отмычки-то и при мне имеются. – Японец вообще никогда не переставал меня удивлять. Мне было известно, что он у себя на родине принадлежал к довольно древнему и известному роду и владел основными дисциплинами ниндзюцу, или, как он сам говорил, добродетелями. Он никогда их мне не открывал, словно сам был связан клятвой, не менее древней и страшной, чем моя. И, тем не менее, иногда применял свои искусства на практике. Кинрю прекрасно владел холодным оружием и умел быть невидимым, как никто другой. Но вот про отмычки я слышал впервые. По мокрому тратуару мы вернулись обратно, в переулок, именуемый Полторацким. Вновь встречаться с привратником нам не хотелось, поэтому калитку мы обошли стороной и нырнули прямо в парадный подъезд. – Яков Андреевич, вы бы посмотрели на улице, пока я тут… – Кинрю опасливо оглянулся по сторонам. Я признал справедливость его слов и занял свой пост у фонаря, излучающего неяркий свет. Улица оказалась на диво пустынной, ни одного прохожего вокруг. Только прошмыгнул какой-то солдат во фризовой шинели и скрылся с глаз, словно растаял, как призрак. – Готово, – шепнул японец, и мы на ощупь стали
Вы читаете Казна Наполеона
