пробираться по дому. – Темень-то какая, хоть глаз выколи! – заметил я, обо что-то споткнувшись и едва не вытянувшись на паркетном полу. – Надо свечу зажечь, – ответил Кинрю. Постепенно глаза привыкали к темноте, и я рассмотрел на низком угловом столике подсвечник с застывшей, почти новой свечей, которую мне удалось разжечь практически без труда. Вспыхнул пляшущий огонек, отбрасывающий тени на стены, украшенные римским орнаментом. Кинрю засмотрелся на огромную скульптуру грифона. – У вас, европейцев, – промолвил он, – испорченное воображение. Я усмехнулся: – Неужели мне стоит воспринимать твои слова, как оскорбление? – Нет, – Кинрю покачал головой. – Скорее, как констатацию неопровержимых фактов. – Он рассуждал с превосходством представителя древней цивилизации, убежденного в собственной правоте. Мне не хотелось с ним спорить, поэтому я смолчал. Кинрю продожал высказывать свое мнение: – Туловище льва, орлиная голова, крылья! – японец пожал плечами. – Это же чудовищно! Наконец я не удержался: – По-моему, это скорее восточные традиции, чем западные. Кинрю ничего не ответил, но мне показалось, что мои слова его не убедили. Я начал обыскивать книжные полки, а Кинрю взялся трясти шкафы, столы и письменные принадлежности. Постепенно я переключился на гардероб, а затем вышел на винтовую лестницу, которая вела в будуар. Я со всех сторон осмотрел старинную картину в массивной тяжелой раме, рассчитывая найти что-нибудь вроде скрытого тайника. Однако картина оказалась обыкновенной репродукцией Ван Дейка в духе барокко. Горячий воск больно капал мне на ладони, поэтому я поставил подсвечник на круглый столик и зажег два светильника. Комната сразу же преобразилась. Вошел Кинрю: – А если нас заметит привратник? – Я думаю, он давно уже спит мертвым сном, – легкомысленно отмахнулся я от него. Кинрю не стал спорить, а только сделал задумчивое лицо и оставил меня изучать будуар предполагаемого убийцы в одиночестве. Однако я так ничего и не обнаружил в этом интимном помещении, куда, как я догадывался, Радевич и водил легковерную Татьяну. Я покинул будуар и взялся за обыск зеркальных площадок на лестнице. Кинрю тем временем осматривал бельэтаж. Мне пришло в голову присоединиться к нему, и я поднялся на второй, парадный этаж особняка. Мы все перевернули вверх дном, но так ничего и не обнаружили. Дело осложнялось еще и тем, что, в общем-то, ни один из нас даже смутно не представлял, чего же он ищет. Но чем не шутит лукавый?! – Не может быть, чтобы мы ничего не нашли, чего-нибудь, что доказывало бы, что Радевич – преступник! – Я просто негодовал. – Если ваши предположения верны, – уверил Кинрю, – Мы обязательно, что-нибудь отыщем. А если – нет, то… – он развел руками. Я вспомнил, что в скором времени Кутузов потребует от меня отчета, и вздохнул. – Не расстраивайтесь, – Кинрю не привык к тому, чтобы я терял надежду. – Вы обязательно что-нибудь придумаете! Мне бы его уверенность! Я с новыми силами ринулся обыскивать особняк. В итоге в доме не осталось ни одного нетронутого места. Мы осмотрели четыре спальни, библиотеку, столовую, комнату для прислуги, которая, к нашему счастью, пустовала. Видимо, хозяин, ввиду своего отсутствия, отправил всех девушек и лакеев в свое заглазное имение, в котором не жил. Проверили парадный зал и гостиную. Оставался только флигель с привратником, но туда заглянуть я все-таки не осмелился. Я присел на диван, чтобы передохнуть. Кинрю пристроился рядом, почитывая «Сенатские ведомости», которые взял со стола. Уродливый грифон – теперь он и мне казался уродливым – смотрел на меня своими пустыми глазницами. Вид у него был какой-то неестественный. Я подошел поближе и поднес к скульптуре свечу. Мне показалось, что от львиного туловища немного отходит голова. – Боже мой! – воскликнул я, слегка надавив на мраморное оперение. Кинрю взглянул на меня, как на умалишенного. Он словно дивился моему новому религиозному обращению, а я тем временем отвернул грифону голову, поставил ее на стол и порылся во львином чреве, нащупав сложенный вчетверо лист вощеной бумаги. – Что там?! – черные глаза Юкио Хацуми из щелочек превратились в блюдца. – Еще не знаю, но, по-моему, – я, подобно бывалому акушеру, извлек находку на свет, – какая-то карта. – А при чем здесь графиня Картышева? – изумился Кинрю. – Я и сам бы хотел узнать ответ на этот вопрос, – промолвил я. – Не мешало бы глянуть на эту карту. Кинрю поднес свечу поближе ко мне, и мы устроились с ним за круглым столиком красного дерева изучать обнаруженную мною карту. Я развернул ее и положил таким образом, чтобы на нее падало как можно больше света. – Кажется, это план переправы через Березину, – догадался я. – Час от часу не легче! А я-то, наивный, считал, что война закончилась. – Яков, а вы ничего не путаете? – засомневался Кинрю. – Речь действительно идет о Наполеоне? – Да, я уверен! – воскликнул я. – Смотри, вот обозначена дорога в Борисов, – я ткнул пальцем в то место плана, где была проведена жирная линия. – А вот, под стрелочкой, явственная подпись: «Березина» Кинрю все еще продолжал смотреть на меня с недоверием. Я продрлжал стоять на своем: – Да я же там был и прекрасно ориентируюсь на местности! – А это что? – Кинрю указал на латинскую букву C. – Дай-ка прикинуть, по-моему, это как раз мосты, по которым шла переправа французской армии. Здесь и широта реки указана. Вот, гляди – двадцать три сажени. – А что означают прописные ab? – спросил японец, ткнув пальцем с коротко остриженным ногтем на пунктирную линию, в центре которой стояла жирная буква D. – Смотри внимательнее, – велел я ему. – Здесь же подписано. Летняя дорога вброд через реку. Тут и промеры указаны: глубина реки в этом месте два с половиной аршина, – добавил я и присвистнул: – Занятно! Видел бы ты, Кинрю, что здесь творилось 12 ноября 1812 года! В этот-то день Наполеон как раз со своей армией к Березине подошел, следом его Кутузов преследовал. Да нет, не тот! – усмехнулся я, заметив каким выразительным взглядом окинул меня Кинрю, и продолжил: – Витгенштейн ему путь с севера преградил, а Чичагов еще 9 ноября занял Борисов. Ситуация для французов усугублялась тем, что река, уже давно замерзшая, снова вскрылась после двухдневной оттепели, и ледоход мешал наводить мосты. Но Бонапарт нашел выход и здесь. – И какой же? – Кинрю выглядел и в самом деле заинтригованным, его черные хитрые глазки зажглись интересом. – Вот! – Я показал на плане еще одну жирную букву А, обведенную пунктиром. – Читай! – На карте было написано: «Деревня Студенка в 12 верстах от Гор. Борисова; сожжена». Похоже, что именно о ней мне успела сообщить мадемуазель Камилла незадолго до гибели. Здесь Наполеон мосты и построил, дезориентировав Чичагова, а потом переправил боеспособные части на правый берег, откуда с тяжелыми боями к Вильно ушел. – Но здесь же черным по белому написано, что деревню сожгли. Я пожал плечами: – Ее запросто могли и отстроить заново. Меня волнует не это, а то, что в этой деревне забыла графиня. Кстати, ты заметил вот этот крест, на участке В? Кинрю кивнул. – Я пока не знаю, что скрыто за этой литерой. Но думаю, что с этим-то мы еще успеем разобраться. – Надеюсь, – в голосе японца не прозвучало энтузиазма. Я усмехнулся: – До чего же любопытно получается, в этом месте полегло около двадцати тысяч французов, а в летнее время здесь, оказывается, наши крестьяне через реку переправлялись вброд! – Это, бесспорно, факт любопытный, но… Я не дал моему другу договорить, охваченный каким-то мистическим порывом, и повторил слова, произнесенные государем: – «Господь шел впереди нас. Он побеждал врагов, а не мы!» Кинрю отнесся скептически к откровению, явленному Александру, но мнение свое все же удержал при себе. Однако спросил: – И что же мы будем делать дальше? – Отправимся в Оршу, я полагаю, оттуда через Борисов – в Студенку, поищем то, что этим крестом означено, а заодно и бесследно исчезнувшего дворянина Радевича. – План многообещающий, – заключил Кинрю на полном серьезе. – Не мешало бы скрыть следы нашего вторжения, – подумал я вслух. – Отчего же? – спросил Кинрю. – Неужели, Яков Андреевич, вы полагаете, что Радевич в полицию побежит? Я думаю, что Управа благочиния им-то в первую очередь и заинтересуется! Так что не в его это интересах! – Не спорю, – я согласился. – Но поостеречься все же не помешает! Все-таки недаром народная мудрость-то гласит, что береженого Бог бережет! Хотелось бы, чтобы Родион Михайлович не знал до поры до времени о нашем с вами к нему интересе! – А с этим что вы предлагаете делать? – Кинрю кивнул в сторону изуродованного грифона. Я призадумался, повертел орлиную голову в руках и попытался приладить ее к львиному туловищу, но не удержал, и тяжелая фарфоровая махина с грохотом покатилась по паркетным плитам. Кинрю и охнуть не успел, бросился ловить нашу «птичку», но она со звоном вдребезги разбилась. Я спешно сложил план переправы и запрятал его в карман. В этот момент в комнату вбежал заспанный привратник в ночном колпаке в сопровождении здоровенного мужика, вооруженного довольно увесистой дубиной. – Караул! – заорал привратник. – Грабят! Он вжался в стену и заморгал испуганными глазами. Мужик угрожающе двинулся вперед, тем самым вынудив меня схватиться за пистолет. Я и опомниться не успел, как японец молниеносным, почти бесшумным движением оказался в полутора шагах от несчастного и одним лишь движением руки распростер его на полу. Привратник бросился выручать товарища, и Кинрю ткнул его со всего размаха в плечо. Я только сейчас заметил, какое своеобразное кольцо с выдвижной иглой одето на его правом указательном пальце. Хлынула кровь, и мужик завопил, поднимаясь с пола. Привратник не шелохнулся, он онемел от ужаса. Воспользовавшись сумятицей, мы с моим другом бросились к двери. Дождь прекратился, на небе показались первые звезды. Мы зашагали в сторону Невского, в надежде встретить извозчика. Однако улицы к этому часу замерли и опустели. Внезапно из-за угла вынырнула карета,
Вы читаете Казна Наполеона
